В середине марта географичка принесла обжигающую новость:
– Наша-то, оказывается, курит! Видела её сегодня прямо на улице с сигаретой. Утром, представляете? Я понимаю, если в ресторане, с шампанским – но утром, на улице! Какой пример детям подаёт!
– Курить – неженственно, и даже говорят уже не модно!
– Ну, в Москве, может и снова модно.
– Ирка с Веркой тоже покуривают! Ирку, говорят, даже беременную с сигаретой видели.
– Да уж, ещё неизвестно, кого она там родит…
Тут вдруг все смолкли, потому что в учительскую вошла та самая Верка – англичанка Вера Николаевна, пребывавшая по причине декрета подруги первой и единственной красавицей школы. К счастью, она не слышала последнего пассажа, потому что улыбнулась всем сразу приветливой улыбкой.
– Девочки, – сказала она коллегам, – это только мне кажется, что Елена Васильевна довольно странная женщина?
– Вера Николаевна, не вам одной, – заторопилась математичка. – Просто есть такие люди, которые очень много о себе понимают, как бы считают себя выше других только потому, что они жили в Москве…
– Подумаешь, Москва! – вскинулась Верка. – Мой брат три года в Индии работал, так я же ничего из себя не изображаю!
На этот счет у математички имелось вполне определённое мнение, но им она делиться не стала, а изобразила на своем круглом лице искреннюю солидарность. Как, впрочем, и все остальные, только вчера склонявшие Верку по всем числам и падежам. Неприязнь к москвичке, – обычной тетке, одевавшейся и выглядевшей как все, но почему-то взявшей моду держаться наособицу – обогатила педсостав ещё на одну единицу. Этакое войско вполне могло одержать победу над зарвавшейся коллегой – и кто её защищать-то станет, Анна Алексеевна что ли? Так она была та ещё квашня, и кроме своих композиторов ничем не интересовалась. Директор, с каждым днем всё больше и больше худевший (то ли на диете, то ли болеет, не могли определить подчинённые) в учебный и сопутствующий ему процесс не вмешивался, ему хватало организационных моментов, да и страну так лихорадило, что приходилось слушать новости чуть ли не каждый час…
Елена Васильевна как будто и не замечала «всенародного ополчения» – ей было, честно сказать, некогда. Французский она вела в классах с пятого по десятый, а со своим восьмым «в» занималась дополнительно, на факультативе. К ней записались едва ли не все поголовно – даже Данилюк пришел, правда, только на первое занятие. Мамаева, та просто проходу не давала француженке – расспрашивала её про Париж, в чем там ходят, да какую музыку слушают… Елена Васильевна отвечала на вопросы без особого удовольствия, как будто бы ей неприятно было вспоминать о Париже, что выглядело довольно-таки странно. Вот, например, Вера Николаевна рассказывала о своём легендарном круизе при каждом удобном случае, а тут ведь Париж, не Болгария… У Мамаевой не было до сей поры ни одного знакомого человека, который действительно бывал в Париже, и она практически каждый день поджидала Елену Васильевну после уроков, чтобы проводить её до автобусной остановки у «Буревестника». Елена Васильевна мучилась этими провожаниями: очень хотелось курить после долгого рабочего дня, но при Мамаевой она это делать стеснялась. А Мамаева всё пытала её новыми расспросами – а в Лувре были? А Елисейские поля широкие? А Эйфелева башня наверху сильно шатается?