Иногда я понимаю, почему она от меня ушла.
Я бы тоже от себя ушёл, если мог.
Геннадий слушал меня, сияя от счастья. Доставал всё новые и новые картины. Я боялся, что они никогда не закончатся, – как вдруг, на моё счастье, между натюрмортом в красно-зелёной гамме и портретом женщины, похожей на мурену, мелькнула обнажённая натура. Знакомый землистый фон, обнажённое тело, вместо глаз – чёрные прорези.
– А это здесь как оказалось? – Геннадий изображал удивление на лице немногим лучше, чем реальность на холсте. – Это я поначалу копировал помаленьку, сами знаете. Модильяни.
– Поразительно точная копия! – сказал я.
Пациенты удивились бы мыслям, что роятся в голове доктора. Так роятся, что уже почти что роются! Глубокомысленное покачивание этой самой головой, сомкнутые кончики пальцев и внимательный взгляд часто скрывают неприязнь, осуждение, досаду. Да, я лицемер, но ведь и все остальные, за исключением детей, глупцов и юродивых, точно так же проживают одновременно в двух, если не больше, мирах.
Геннадий жарко вспыхнул от счастья, а я сказал:
– Удивительное совпадение, потому что я к вам пришел именно по этому поводу! Очень нужна консультация насчёт одной работы Модильяни.
Это был жестокий удар в область тщеславия, прямиком по зонам радости и счастья. Геннадий начал прямо на глазах сереть и оседать, как подтаявший сугроб. Принялся убирать со стола работы одну за другой, – небрежно, как грузчик в порту швыряет чемоданы.
– Коньяк-то давай, – сказал он покончив с этим делом. Без улыбки лицо Геннадия стало одухотворённым и почти красивым – она уценивала его внешность ровно вполовину.
Мы выпили. Геннадий порозовел, закурил. Двумя пальцами поманил репродукцию с портретом Лолотты, как будто она была должна сама к нему приблизиться. Я помог. С минуту Геннадий разглядывал картину, а потом решительно хрюкнул.
– Это никак не Модильяни! – заявил он. – Эпигонство!
В доказательство притащил альбом – на обложке грустно улыбалась тонкая девушка с длинной шеей: такой длинной, что голова казалась насаженным на неё сверху посторонним предметом.
Как только Геннадий оказался на своём привычном поле, – да ещё после двух стаканов – он тут же утратил трогательную неуверенность в себе. Теперь передо мной сидел настоящий знаток своего дела, неспособный робеть в принципе.
– Моя тема – русский авангард, – заявил Геннадий. – Но это не значит, что я не могу отличить подделку от оригинала.
– Тут же сказано: Чикаго. – встрял я. – Институт искусств.
Геннадий засмеялся. Подумаешь, институт! Знал бы я, сколько подделок висит на стенах уважаемых музеев, содрогнулся бы.