Однажды Лолотта показала Чётному рисунок Модильяни – похвалиться, какой она была в семнадцать лет. Чётный прямо из рук не мог его выпустить, даже замял с одного краю – и Лолотта пожалела о своём доверии. А вдруг он увидит, где она прячет рисунок – и выкрадет?
Права была мать: никому в этой жизни верить нельзя, а счастье – в деньгах, и точка.
13
В середине апреля, когда были уже почки на деревьях, и сухой асфальт, и мои соседки по этажу ходили в лёгких платьях (нарколог даже в босоножках явилась – пятки у неё оранжевые и круглые, как мандарины), выпал снег. Холодные белые лепёшки падали на землю, будто в свежую рану, и тут же превращались в жидкую грязь, как сбывшиеся мечты.
Алия больше не появлялась, я мог рассчитывать разве что на открытку из Парижа – да и то после майских.
Снегопад прекратился только к вечеру. По улицам ездили чумазые машины, и брюки у всех пешеходов были выпачканы до колен. Я зачем-то вспомнил урок-наставление своей бывшей жены: ни в коем случае не пытаться стереть грязные брызги, а дать им высохнуть до конца, и потом пройтись щёточкой.
Удивительная вещь – люди исчезают из нашей жизни, но их слова и советы остаются в ней надолго, если не навсегда. И даже если жизнь заканчивается, слова всё равно остаются – непостижимым образом прорываются к нам через годы.
Я думал об этом, перешагивая через лужи на пути к мастерской Геннадия. Под мышкой – альбом Модильяни в пластиковом пакете, в портфеле – расстегаи из больничного буфета. Вкусные, кстати сказать, расстегаи: когда я вижу их в буфете, то радуюсь, будто встречаюсь с приятными людьми.
Геннадий открыл не сразу, лицо у него было распухшее, как толстая книга, упавшая в воду.
– Здорово, Модильяни! – сказал он. – Я тут что-то приболел слегка. Лечусь коньячищем. Будешь?
Сегодня, во всяком случае, я не был виноват.
Расстегаи уместно оттеняли букет напитка, который мы пили из гранёных стаканов, не виданных мною с юности.
Геннадий долго и сбивчиво рассказывал о напастях, которые сыпались на него в последнее время буквально отовсюду. Лишь только он договорился с одной частной галереей о выставке, как галерея тут же разорилась. Стоило ему продать картину через Интернет, как именно эта работа неожиданно пропадала из мастерской – хотя ещё вчера подпирала стены вместе с другими, как девушка на танцах, которую не спешат приглашать… Добила Геннадия на редкость приставучая инфекция, свившая гнездо в организме, а контрольный удар нанёс некий Женька Падерин, который вдруг неожиданно изменил стиль – и начал красить как Геннадий. Художник утверждал, что Женька изменил курс на следующее же утро после совместной лечебной пьянки в прошлый понедельник – что ночью он жадно рассматривал свежие работы Геннадия, после чего беззастенчиво украл у него идеи, а вместе с ними – кураж, смысл существования и jeu de vivre.