В день 29 ноября, когда у Жанны Эбютерн родилась дочь, Лолотта проснулась не от страха и слёз, а потому что на улице кто-то кричал её имя.
Она занимала квартирку в верхнем этаже, – бывшие комнаты прислуги, скошенные потолки, окно падает вниз, как нож гильотины. День был очень холодным – пока Моди с семейством нежился на солнышке Ниццы, в Париже стояла такая лютая осень, что зимы бывают краше. Разумеется, Лолотта не открывала окон на ночь, и потому слышала свое имя как будто на расстоянии. Кричит кто-то, и пусть себе кричит: мало ли какую Лолотту зовут. А человек вдруг возьми и выкрикни её фамилию. Здесь ли, дескать, проживает, и в каком номере? Консьерж, видать, отлучился, но это же не повод орать, как деревенскому петуху.
– У меня к вам дело!
Лолотта рванула раму кверху. На тротуаре – приличный мужчина в хорошем костюме. Не из красавцев, лицо бледное, длинное: это она даже сверху приметила. Лолотта, вообще, приметливая.
– Поднимитесь через четверть часа! – велела она, тряхнув волосами, как «прекрасная Отеро».
Брызнула в лицо водой, спрятала деньги в ларец. На кровать – покрывало, в рот – конфет из бонбоньерки, что принес вчера Чётный. Руками пригладила волосы, груди спрятала под рубашкой, потом все-таки выпустила частично наружу. Намек, обещание, тайна, продолжение следует, как пишут в «Ревю де Пари». За ушами – маленькими, но мясистыми, – провела хрустальной пробкой от La Rose Jacqueminot. Хрусталь оказался ледяным, Лолотта вздрогнула. Ей все ещё мерещился сигарный запах усов Чётного, поэтому она провела ледяной пробкой между грудями, как будто разделяя их. Мысль, которая пришла ей в голову при этом будничном действии, оказались такой похабной, что Лолотта сама собой возмутилась. Кажется, не ей жаловаться на одиночество!
Вернула флакон на место. И тут в дверь как раз постучали.
Вблизи незнакомец оказался ещё более бледным – «иззелена», определила бы мать-покойница. Хворый, видать. Бросил взгляд на Лолоттины грудки, и тут же отвёл глаза в сторону – как если бы смотрел на неприятное. Одет хорошо – добротный костюм, трость в руке почти новая.
– Я прошу мадам извинить меня за беспокойство, – сказал гость, слегка поклонившись. Голос у него был неприятный – именно так говорило бы протухшее мясо, имей оно такую способность.
– Разрешите представиться – мсье Луи.
– Луи-без-фамильи? – хихикнула Лолотта. Какой-то на неё шутливый слог напал, и ещё жаль стало, что столько духов зря вымазала: бледный мсье даже носом не повел.
– Зачем забивать хорошенькую головку чужими фамилиями? – он подошёл ближе, и Лолотта, почуяв дичь, шелестнула юбкой. – Меня на холме все так называют. А вот эти ваши холмики лучше спрячьте, я по причине болезненности женским полом не интересуюсь.