31 октября 1517 года монах, который долго изучал Священное Писание и пришел к убеждению, что вера — единственный путь к спасению души, который дается человеку непосредственно Богом, прибил к двери церкви Всех Святых в Виттенберге девяносто пять тезисов, осуждающих практику выдачи индульгенций — полный или частичный «выкуп», компенсирующий временное наказание за совершенный грех после его отпущения — и некоторые другие действия духовенства. Таким образом, Мартин Лютер стал преступником в глазах империи и отступником в глазах папы. В 1529 году император Священной Римской империи Карл V отобрал у сторонников Лютера все дарованные им права, и четырнадцать вольных городов Германии под руководством шести курфюрстов-лютеран выступили против решения императора. «В вопросах, которые касаются почитания и спасения Божьего, а также вечной жизни наших душ, каждый должен сам отчитываться перед Богом», — утверждали протестующие, или, как мы называем их теперь, протестанты. Десятью годами раньше римский теолог Сильвестр Приерий заявил, что Книга, благодаря которой была основана его церковь, должна оставаться тайной, и интерпретировать ее могут только церковные власти и лично папа[114]. Еретики, с другой стороны, утверждали, что у человека есть право самому читать Слово Божье и он не нуждается в свидетелях и посредниках[115].
Столетия спустя за морем, которое Августин считал краем земли, Ральф Уолдо Эмерсон, обязанный своей верой тем первым протестантам, воспользовался всеми преимуществами искусства, которое некогда так удивило святого. В церкви во время длинных и скучных проповедей, которые ему приходилось слушать в силу своего общественного положения, он читал про себя «Мысли» Паскаля. А ночью в холодной комнате своего дома в Конкорде, «натянув одеяло до подбородка», он упивался «Диалогами» Платона. («И впоследствии, — отмечает историк, Платон всегда ассоциировался у него с запахом шерсти»[116].) Несмотря на то что, с точки зрения Эмерсона, в мире слишком много книг, чтобы прочесть их все, и потому читатели должны делиться друг с другом своими находками, пересказывая суть прочитанного, он считал чтение личным и глубоко интимным делом. «Все эти книги, — писал он, приводя список „священных“ текстов, в который входили „Упанишады“ и „Мысли“, — суть грандиозные проявления общемировой совести, и в повседневности они нужны нам гораздо более чем свежий выпуск ежегодного альманаха или сегодняшняя газета. Но читать их следует в уединении, преклонив колени. То, о чем они говорят с нами, выражается не движением губ и кончика языка, но зардевшимися щеками и бьющимся сердцем»