Она закашлялась вновь и выгнулось ослабшее тело дугою. А кровь изо рта хлынула черная да с комками. И Велимира бросилась за няньками…
Той же ночью Горислава отошла.
Как она кричала!
Ее голос Велимира слышала в своей горнице, хоть и уши затыкала. А наутро батюшка почтил ее своим визитом. Он был мрачен и даже зол.
— Померла твоя сестрица, — сказал он и велел. — Встань… повернись. Тощевата… здоровая? Хотя о том не тебя спрашивать надобно… вечером…
И ушел.
А вечером явились целительницы, которые Велимиру раздели и долго крутили, щупали, заглядывали, кто в глаза, кто в рот. Зубы считали.
И старуха, к ним приставленная, кивала.
Мол, хорошо.
Унизительно.
— Хочешь быть царицею, — сказал батюшка, когда Велимира пожаловаться вздумала, — терпи.
— Не хочу.
— Дура!
— Горислава…
Батюшка скривился, будто прокисшего молока хлебанувши.
— Второй раз у нее не выйдет. Будешь тут жить. Девок к тебе приставим, чтоб глядели. Еду пробовать станут. Питье. Вещи твои…
— Я не хочу…
Не уберегут девки, это Велимира распрекрасно понимала. Если вздумается царице и от второй невесты избавиться, то найдет способ. Вон, вокруг сестрицы множество девок крутилось. И что? Ныне шептались холопки, будто бы слегли двое, и болезнь аккурат, что у Гориславы, и значит, отравы, какой бы ни была, и они попробовали. Да проявилась она не сразу.
— И не стану…
— Дура, — отец отвесил пощечину. — Твое дело — старших слушать. Ишь, возомнила… я сказал, что станешь царицей? Так оно и будет. И чтоб родила троих. Парней. Не вздумай дурить с девками, как матушка твоя… взял на свою голову.
Пьян был боярин, а потому и высказал все, что на сердце накипело.
Велимира услышала. И тогда-то, пожалуй, отошла ее любовь к отцу, тогда-то и поняла, что для него она — не дочь любимая, а товар, который бы спихнуть с выгодою…
На счастье ее не вышло со сватовством. Не давала царица согласия, но и не отказывала вовсе.
— Крутит, лиса старая… ничего, вот где она у нас будет, — батюшке полюбилось беседовать с дочерью. То ли хмель был тому виной — а боярин все чаще бывал скорее пьян, нежели трезв, то ли надеялся переубедить он упрямицу, но каждый вечер ныне звали Велимиру к столу.
И усаживалась она.
Слушала путаные отцовы речи.
Преисполнялась уверенности, что бежать надобно. Но куда? Как?
Из терема-то несложно выпорхнуть. А дальше что? Поймают. Возвернут. Запрут. И хорошо, если в тереме, а не в монастыре дальнем, молитвой заставив грехи несуществующие отмаливать.
А если и выйдет?
Как жить на воле, воли не видавши? Велимира не глупа была, понимала, что привыкла к клетке своей. А сумеет ли сама? Без нянек, без холопок, готовых любое ее желание немедля исполнить? Без денег отцовых? Без…