Дворник распахнул тулуп, откинул ворот и глянул на ребят.
— Да какие маленькие, откуда вы?
— Вокзальные.
— Вот оно… Некуда у меня, идите в Ермаковку.
— Не знаю. Куда?
— Назад иди, к вокзалу придешь, под мост налево, там спросишь, прохожие будут… Мать то где?
— За хлебом ушла.
— И не пришла. Бросила, значит, — проворчал дворник.
Неподвижной каменной фигурой стоял он, а ребята уходили: две темные фигурки в темной ночи — маленькие черные тени.
— Эй, посторонитесь!
Мимо проехал извозчик. Снежной пылью брызнуло от лошадиных копыт.
Часто и настойчиво гремел трамвайнй звон с дребезгом.
— Это трамвай, Авдейко. Я ездила с мамой, поедем теперь. Мы тогда далеко — далеко ездили, там лес и дома уже маленькие. Нас чаем напоили и накормили, и мама ела, а мне конфет на дорогу дали, — вспоминала Наташка.
Авдейко тоже помнил это: мамка ездила поступать на службу, но не поступила, чаем только напоили. Гремел трамвай и синие огни стругал с проводов.
— Сгорит, пожар, — шептала девочка, прижимаясь к брату.
— Погорит, а не сгорит…Железо не горит.
— Хорошо, стой, погляжу я, — остановилась Наташка.
Засмотрелись на убегающий трамвай, как он в глубине Каланчевки сыпал световые брызги, загорался, потухал и не сгорал.
У инвалида, вокзального попрошайки, узнали где Ермаковка; за длинной очередью оборванцев и нищих, темных и молчаливых людей пошли к кассе.
— Деньги, по 20 копеек в день золотом… по курсу дня, — сказал кассир.
Задрожала рука Авдейки, протянутая в кассу.
— Деньги. Плати, не задерживай! — торопил кассир.
— Нету.
— Скорей там, поворачивайся, — закричали задние.
— Не дают, деньги надо. — Авдейко вышел из очереди.
— Не дают? — Поникла Наташка.
Вышли в Орликов переулок. Танцевали тонкие плечики Наташки, рука ее в руке Авдейки сжалась в ледяной кулачок.
— Может, мама пришла, сходим, — прошептала девочка.
На озябших, не сгибающихся ножонках добежали ребята но Рязанского вокзала; опять бессильные толклись в закрытую дверь. В вокзале — немерцающие электрические огни, но к ним закрыта большая дубовая дверь.
Парой прыгающих комочков спускались по Рязанской улице, дальше, глубже, мимо темных, неосвещенных домов, под свет единственного фонаря в Мало Ольховском переулке.
— Авдейко… — дернулась вдруг Наташка и присела. — Ноженьки… не могу…
— Где мерзнет? Согрею…
— Руки, коленки… пальчики на ногах… уши… нос… — лепетала сестренка.
Авдейка взял Наташкины руки и начал согревать их теплом своего дыхания.
— Ноги сюда, в шапку…
Снял Авдейко свою шапку и надел ее на Наташкины ноги
Ветер опахивал снег с забора и сыпал на Авдейкину голову.