. Балансируя на одной ноге, она подняла камешек и опять бросила.
Над ее головой распахнулось окно, высунулась мать.
— Я сказала, — заорала она, — проваливай!
Камешек остался лежать на земле. С матерью такое бывает. Разгорячится так, что и без печки жарко. И она не умеет прощать. Таит обиду годами. Нет, она не передумает, уж не сегодня — точно. Что ж, подумала Ада, если она так настроена, пусть получит свое. Ей же хуже.
Ада побрела прочь. Она боялась упасть, до того вдруг обессилела. У нее не было ни дома, ни вещей, ни друзей, ни денег, если не считать десяти шиллингов, подаренных Красным Крестом. Точнее, девяти шиллингов и одиннадцати пенсов, после того как она оставила один пенни в камере хранения. Она нащупала в кармане квитанцию. Забрать в течение дня. Невостребованные вещи уничтожаются. Все ее имущество — швейная машинка. Под ней не поспишь.
Никого с ней рядом больше нет. Она лишилась всех. Сына. Матери. Отца. Станисласа. Ну, этот — не велика потеря. И Фрэнка. Лучше бы она уехала в Америку. Жила бы там припеваючи. Фрэнк — парень добрый и честный. Он чем-то напоминал ее отца. Ада резко остановилась, перевела дыхание. Она даже не узнала, где отец похоронен. Ох, Ада, услыхала она его голос, прошлого не воротишь. Она уже ничего не может исправить. Для твоей матери скандалы все равно что рыба для чаек. Что ж, без скандалов Ада как-нибудь обойдется. Она пережила войну, выживет и теперь. Ей вспомнилась детская песенка, отец ее часто напевал. «Сложи свои беды в старый мешок и улыбайся, улыбайся, дружок». Но и этого прошлого больше не вернуть. Война все изменила.
Вероятно, прибыл армейский поезд. Ватерлоо-роуд кишела солдатами и летчиками в синей форме с вещмешками на плече. Они ехали домой.
Война, она про мужчин. Они — герои. Повезло им. С ними все ясно и понятно. Но как насчет жен и прочих женщин, до них кому есть дело? Их никто не станет слушать. Как объяснить маме, что за война была у Ады? Она не поймет. А другие разве поймут? Ведь это была совсем другая война. Когда тебя несет по течению, словно щепку, отколовшуюся от корабля, и ни души вокруг.
У входа на вокзал торговал газетами плотный коротышка с лицом кирпичного цвета и густыми седыми волосами. Опираясь на костыль, он протянул Аде вечернюю газету. Она покачала головой.
— Веселей, — хохотнул продавец. — Могло быть хуже.
Впервые с тех пор, как Ада вернулась в Лондон, ей кто-то улыбнулся. Она едва не расплакалась. Ада, девочка моя, что проку себя жалеть.
Ковыляя, продавец подошел поближе. У него был добродушный вид и морщинки вокруг глаз, какие бывают у смешливых людей.