— Всякое могло случиться, — ответила сестра Бригитта. — Мы не стали проверять.
— Вы даже не попытались сопротивляться?
Монахиня смерила взглядом Харрис-Джонса и, казалось, все про него поняла.
— Наше призвание — опекать пожилых и немощных, где и когда это необходимо. Наше призвание не подвластно ни политике, ни войне. Как и старость.
— Высокие принципы, — обронил Харрис-Джонс. — Удобно, когда имеешь дело с самым чудовищным режимом в истории, верно?
— Однако те, кто отказывается от принципов, скатываются в цинизм. — Сестра Бригитта смотрела на него в упор. Обвинитель первым опустил глаза и принялся перебирать бумажки на столе. Сестра Бригитта нацистов ставила на место. И какому-то пронырливому сутяге не сбить ее с толку, пусть даже он выступает от имени короля.
— Как я понимаю, по окончании войны вы не сразу уехали из Мюнхена, но задержались там на некоторое время, — продолжил допрос Харрис-Джонс. — Можете сказать почему?
— Мы не могли покинуть наших стариков. До тех пор, пока не убедились, что о них есть кому позаботиться должным образом.
— Подсудимая, Ада Воан…
— Сестра Клара, — перебила обвинителя монахиня.
— Сестра Клара. Так ее тогда звали?
— Да.
— Она работала вместе с вами?
— Да. Она не училась на медсестру, но могла выполнять менее сложные обязанности.
— И она вела себя как монахиня?
— Да, — ответила сестра Бригитта. — Разумеется.
— И нацисты так и не догадались, что она не та, за кого себя выдает? Даже вопреки тому, что она была беременна?
— Она носила рясу с чужого плеча, доставшуюся ей от монахини, которая была много крупнее. Беременность была незаметна.
— А затем она родила?
— К счастью, без осложнений. Ребенок родился ночью. Камера, где мы спали, находилась далеко от охраны, они ничего не услышали.
— Стечение обстоятельств?
— Нет, благая удача. — Сестра Бригитта улыбнулась: — Мы молились. (Ада помнила эту улыбку.) Дева Мария не оставляла нас своим попечением.
— А младенец? Что с ним было дальше?
Сестра Бригитта помедлила с ответом, взглянула на Аду. Кого она видела за выгородкой для подсудимых? О чем она думала в этот момент?
— Ребенок родился мертвым.
Нет. Его нежная мраморная кожа с пурпурными и синими прожилками — как у обложки молитвенника. Ада приподняла край полотенца, чтобы запомнить его личико. Припухшие глаза Томаса были закрыты, по бокам глубокие складки. Стиснутые кулачки прижаты к щекам. Лысое гладкое темечко, дочиста отмытое от крови и слизи. Голые плечики, худенькая шея с кое-где обвисшей кожей. Он спал.
Живой.
Он был жив. Ада помнила, как затрепетал черный орарь, лежавший в саквояже отца Фриделя, от дыхания Томаса, как раздулись его ноздри, когда воздух наполнил его легкие, как шевелилась грудь,