— Вставай, — отрывисто бросил Станислас, торопливо одеваясь; Ада свесила ноги с кровати. — Жди меня здесь.
Скрежет замка — и за Станисласом захлопнулась дверь. Ада побежала в ванную, открыла краны и с грустью смотрела, как теплая вода наполняет ванну, булькая и растворяя добавленные ею соли. Она успела отвыкнуть от корыта с кипятильником на кухне в Ламбете. От помывки раз в неделю куском дешевого мыла.
Минул час. Ада села, загребла руками остывшую воду, и та выплеснулась через край на пробковый коврик на полу. Ада встала на коврик, взяла полотенце, завернулась в пушистую ткань, наслаждаясь мягким хлопковым ворсом в последний раз. Париж. Я вернусь. Выучу французский. Это не займет много времени. Ада уже освоила несколько фраз: merci, s’il vous plait, au revoir[2].
Вернувшись в комнату, она надела сорочку и трусы. К их свадьбе со Станисласом она приготовит настоящее приданое. Разумеется, за все заплатит он. На свое жалованье Ада едва может позволить себе панталоны. Она купит комбинацию, а то и две, и пеньюар. Всего три дня в Париже, а сколько новых слов она узнала! Ада взглянула на часы на прикроватной тумбочке. Станисласа не было уже довольно долго. Распахнула дверцы платяного шкафа. Сегодня она наденет платье в диагональную полоску с рукавами-фонариками и воротником-галстуком. Ада чуть с ума не сошла, подгоняя полоски, а сколько ткани извела, обрезков хватило бы еще на одно платье, но оно того стоило. Гибкие, как кошки, темно-зеленые с белыми косые полоски повторяли движения ее тела. Ада втянула щеки, так она еще более неотразима. Она была благодарна Станисласу за то, что он выходил из комнаты, когда она утром одевалась, а вечером раздевалась. Истинный джентльмен.
Раздался тихий стук в дверь — их сигнал, — однако Станислас ввалился в номер, не дожидаясь ответа.
— Война. — Лицо у него было пепельным, осунувшимся.
Аде вдруг стало зябко, хотя в комнате было тепло, она вдруг как-то ослабла. Войны не должно было быть.
— Уже объявили?
— Пока нет, — ответил Станислас. — Но офицеры, которых я встретил внизу, сказали, что их мобилизовали и войска привели в полную готовность. Гитлер вторгся в Польшу. — Ада впервые слышала, чтобы он говорил с такой отчаянной злостью.
Война. Сколько Ада себя помнила, ей приходилось отмахиваться от этого слова, как от назойливой осы. Но «оса» неустанно кружила рядом, и Ада научилась терпеть ее болезненные укусы. Отец плакал только раз в год, каждый ноябрь; в шляпе с высокой тульей, траурном сюртуке он будто съеживался, с трудом извлекая слова из памяти, замутненной газами. Он пел гимн в честь своего брата, погибшего в Великую войну. Достаточно храбр, чтобы умереть за свою страну, но недостаточно хорош для чертова орденского Креста; солдатская медаль — и только. Ему было всего семнадцать.