— Немцы отлавливают британцев. — Голос у сестры Моники дрогнул, она закусила губу, явно сдерживая слезы. Ада и не представляла, что сестра Злыдня способна чувствовать. — Они сделают из вас военнопленных. Ты должна пойти с ними. И, самое главное, не выдай ни себя, ни других. Их жизни зависят от того, станешь ли ты держать язык за зубами, поняла?
— Но почему это зависит от меня? — растерялась Ада.
— Мы солгали, да простит нас Господь. Сказали, что ты монахиня. Если они выяснят… — Маленькие глазки за очками сестры Моники смотрели страдальчески. Творились ужасы, говорила хозяйка пансиона. И отец Ады: Немцы едят младенцев, ты не знала? — Последствия будут губительными, и целиком на твоей совести.
— А вы разве не идете с нами?
— Нет, — устало ответила сестра Моника. — У меня ирландский паспорт. — Она коснулась Ады, пожала ей предплечье, непредвиденный жест участия. — Можешь взять сумку сестры Жанны и ее Библию.
Из часовни Ада выходила, перебирая одной рукой четки, а другой сжимая в кармане свой добрый талисман — медвежонка.
Прежние тревоги — как добраться до дому без денег, без вещей — показались сущими пустяками, когда на плечи Ады навалились новые страхи, и эта поклажа с каждым днем становилась все тяжелее. Она в ловушке. Все они в ловушке. О том, чтобы сбежать, не было и речи. Неужто ей навеки уготовано остаться сестрой Кларой и ухаживать за стариками в доме для престарелых посреди нацистского Мюнхена?
Сестре Бригитте удалось взломать чердачное окошко, но теперь его нельзя было закрыть. Аду это не беспокоило: в комнатенке под самой крышей было жарко и душно. Ранним утром прилетали голуби, царапая крышу и курлыкая со своими дружками и подружками. В комнатенке, где стояло двое нар, обитало шесть монахинь. Спали по очереди. Неудобств это не причиняло, поскольку трое работали по ночам, занимая постели тех, кто отправлялся в дневную смену.
Никогда еще Ада так не выматывалась. От неизбывной усталости она стала дерганой и слезливой, совсем как тетя Лили: в Первую мировую дирижабли-бомбометатели довели тетушку до нервного расстройства и облысения. Ада старалась не вспоминать о доме из боязни утратить всякую выдержку, хотя сестра Бригитта уговаривала монахинь сосредоточиться на счастливых моментах довоенного времени, мол, это придаст им сил. Сестра Бригитта была у них главной, их новой матерью-настоятельницей. Иногда они так к ней и обращались. Она была не слишком старой, слегка за тридцать, по прикидкам Ады. Тем не менее сестра Бригитта вела себя невозмутимо, благоразумно и слыла умелым переговорщиком. Упорствовала, когда это было необходимо, уступала, когда того требовала осторожность. Она добилась, чтобы им постелили матрасы на нары и разрешили присутствовать на службах, которые вел приходящий священник. Отец Фридель был дряхлым стариком. По нему плакала койка в их доме для престарелых. Из молитв на латыни он помнил только