Данилов даже услышал голос, поющий модную в те годы песенку:
Если бы я был Уточкин Сережа,
Полетел бы я, конечно, тоже,
Полетел бы я повыше крыши,
На манер большой летучей мыши...
Вот и все, что осталось у него от счастья. Старенький, прыгающий мотивчик, его хрипели все граммофонные трубы; желтая твердого картона фотография матери и щемящая грусть, которая приходит к людям, так и не нашедшим счастья. Но закрывать глаза было нельзя. Потому что дел многовато накопилось.
Конечно, им сегодня повезло. Бывает такое слепое везенье. Ох, уж эта блатная романтика. Кровью им надо обязательно повязаться. Впрочем, не романтика это. Нет. Окропились кровушкой, значит, молчат на допросе оба. Господи, сколько же сволочи на свете! С ножами, пистолетами, дубинками. Гадость и гниль! А к тебе мысли о детстве лезут. И Данилов вспомнил, как, войдя в соседнюю комнату, он увидел застывшее от ненависти лицо Никитина и его пудовый кулак, словно молоток, лежащий на столе.
— Не могу, товарищ подполковник, — скрипнул он зубами, — разрешите выйти.
— Иди. — Данилов сел на край стола, достал папиросу.
— Дешевку куришь, начальник. Я ниже «Казбека» не опускаюсь.
Тот, кого Розанов называл Андреем, сидел на стуле свободно, с профессиональной кабацкой небрежностью.
Данилов молча курил, разглядывая его. Потом встал, ткнул окурок в пепельницу.
— Тебе пальцы откатали? — спросил он.
— Да.
— Значит, через два, может, три часа мы будем знать о тебе все. Я думаю, за тобой много чего числится. На высшую меру как раз хватит.
— А ты меня, начальник, не пугай.
— А я тебя и не пугаю. Я для чего веду нашу неспешную беседу? Чтобы ты понял, сколько еще жить осталось. И не смотри на меня так. Твои показания нам нужны для формальности. Виктор наговорил столько, что нам этого вполне достаточно. Тебя сейчас в камеру отведут, так ты подумай по дороге, один пойдешь в трибунал или с компанией.
— А если я скажу все, — задержанный, прищурившись, глядел на него, — будет мне послабление?
— Ты что, впервые на допросе? Нет у меня права смягчать или ужесточать приговор. У меня есть одно право: написать, как ты себя вел на предварительном следствии. Оказал помощь или нет. Но помни — и это шанс. Маленький, еле видимый, но шанс.
Задержанный молчал. Пальцы его побелели, так плотно он сжал руками сиденье стула.
— Думай. А я пойду. Только не мотай нервы моим людям. Они сегодня водку, как ты, не пили, они работали.
Данилов пошел к двери.
— Погоди, начальник...
Иван Александрович оглянулся.
— Ты хоть соври, начальник, хоть пообещай. Мне же тридцати нет.