— Свиные хрящики в голове? — озадаченно спросила Ева. — Розовые цветом?
— Может, такие, — сказал Эдгар, — Может, и нет. Я видел только свои.
— Это чушь. В свою голову не заглянешь, как не извернись.
— Я держал их в руках, маленькая улитка. Они были у меня на руках, стекали, струились… Один раз, когда был ещё невысоким и даже собственной матушке доставал только до груди. Видишь, какая у меня плоская голова?
Ева, захваченная возникшей в голове картиной, даже вскочила на ноги. Ей представился великан, держащий в руках странную, мудрёную штуку со множеством ручек, рукояток и носиков, по которым стекала прозрачная жидкость… А в голове у него — ничего, пустота, будто там устроил нору какой-то грызунишка.
— Как же мне увидеть, — сказала девочка, — ты слишком высокий, даже когда сидишь. Кроме того, на тебе эта шляпа…
Эдгар сорвал головной убор, опустил поводья. Девочка смотрела, как голова спутника, похожая на планирующее с ветки осиное гнездо, бесконечно долго спускается к ней. Он опустился на колени, потом упёрся руками в качающийся пол, как будто приготовился совершить земной поклон. Голова костоправа и правда очень необычной формы. Будто камень, один конец которого за тысячелетия уступил мягкой, дебелой, но такой упрямой земле, и распрямился, разгладился в угоду её пальцам.
— Здесь, прямо в центре, была дырка, — послышался низкий, гудящий голос. Девочка зачарованно коснулась пальцами места, где у обычных людей должна быть макушка и Эдгар едва не свалился кубарем вперёд, под колёса, без конца осеняя себя, Еву, всё вокруг крёстным знамением. Шляпа улетела бы прочь, если б девочка не схватилась за неё, как утопающий за ветку. Осёл остановился, повернул к ним морду и наградил долгим удивлённым взглядом.
Когда, наконец, всё успокоилось (Эдгар, видя, что Ева не растворяется в воздухе и не корчится в белом пламени, вновь угнездился на своём насесте), девочка спросила:
— Кто, всё-таки, это сделал?
Цирюльник нехотя ответил:
— Один мальчишка, который говорил: «ты порось». «Ты — неразумная тварь».
— Он называл тебя поросем?
— Разломил голову камнем, и оставил умирать возле реки. Таким меня нашёл и учитель.
— Ты отомстил ему потом? Тому мальчишке?
Эдгар впал в глубокую задумчивость, будто воспоминания вели куда-то в глубины чёрного озера, до дна которого не достают даже самые длинные и прямые солнечные лучи. Он поднял поводья — ослик, кажется, даже не заметил, что хозяин с ними расставался.
— То было странное время. Иногда мнилось, что оно никогда не кончится. Мир большой и загадочный, простые вещи исчезли, будто их и не было, — лицо его, строгое, белое, будто кокон бабочки, внезапно прорезала улыбка и была она для Евы, как солнечный луч. Эдгар пошевелил пальцами правой руки, — Всё, что… знаешь… туда-сюда движется, потеряло смысл. Но тому была достойная замена, та замена — как птенец кукушки… Было чувство такое, будто стекают по внутренним стенкам черепа жидкости. Потом было чувство… ощущение каждой косточки, каждого сустава. Потом прошло много вёсен, и когда я впервые смог их счесть — мстить уже было некому. Тот, плохой человек, давно уже воевал с рыжими людьми-в-воловьих шкурах. Да, может, там и сгинул. Да и не за что уже его наказывать. Сейчас я совсем другой, и только сонмы святцев знают, нашли б меня те мысли, которые находят сейчас, если б я остался тем, кем был.