— Вообще-то мы не проездом, — заметил Эдгар. — Господь вёл меня за собой.
— Ты что, паломник?
— Скиталец по всему земному свету. Смиренный вопрошатель: «не найдётся ли, за хлебную корку, для моих рук работы?»
— Ну, ступай с Богом. Может, и найдётся. Вон там, видишь, где раздвоенная ель? Увидишь дом нашего священника, настоятеля и наставника. Спроси его. Он ответственный за нас перед Небом, он и скажет: можно ли тебе доверять или нет.
Чернобородый показал им дорогу, а потом долго глядел вслед, разминая комок глины, который как раз отмок до нужного состояния.
Церковь не пыталась состязаться с соснами в высоте и величии. Напротив, она будто говорила: «я здесь, чтобы решать проблемы земные. Пусть и по небесным законам, но законы прекрасно слышно и на такой высоте».
Священник, сгорбленный мужичок ближе к закату лет, представился Густавом Сероносым. Судя по неуловимому сходству с недавним их собеседником, обладателем великолепной бороды, общим предком большой части здешнего люда был памятный караванщик, который первым испытал на прочность местную глину.
Приняв от Эдгара горячие молитвы и пообещав сопроводить их по назначению, он внимательно выслушал цирюльника. Затряс головой:
— Не знаю, чужеземец. Не знаю. Одно скажу — резать волосы и брады я тебе здесь не позволю. Борода — то, что отличает мужчину. В ней и память, и благость, и честь. Наши предки носили бороды…
Густав Сероносый запнулся. Кажется, он только сейчас разглядел, что щёки Эдгара гладкие, точно коленка.
— Вот ты! — сказал он, и палец, изогнутый, будто древесная ветвь усеянный «глазками», бородавками, уткнулся в грудь великану. — Ты похож на… на…
— На рыбину, — услужливо подсказал Эдгар, и шея его зарделась.
Священник как будто растерял весь свой гонор. Он продолжил скрипучим голосом, всё больше походя на расколотое корыто:
— Ну и как же ты — рыба! — смеешь обращаться к Христу, будто настоящий человек? Ты, тронувший подбородок свой бритвой…
— Она не растёт, — сказал Эдгар. Снял шляпу, чтобы показать, как до этого Еве, последствия травмы. — С самого детства — ни одного волоска.
— О… — сказал Густав Сероносый. — Тогда ты правильно делаешь, что простираешься перед волей Творца нашего Небесного. Ты вроде и человек, и навечно, до старости и смерти, мальчик. Страшное наказание. Советую совершить паломничество в святые земли, но не подходи, заклинаю, не подходи к Храму Гроба Господнего, если, конечно, слухи врут, и он ещё зиждется на израильской земле, ещё не разрушен неверными, ближе, чем на пятьсот шагов.
— Так и сделаю, отец, — смиренно пообещал Эдгар. Ева, спрятавшаяся за одной из деревянных лавок, наблюдала, затаив дыхание, как великан искренне потупился перед вновь впавшим в буйство человечком, похожим в своей истрепанной рясе на сморчка.