— Вот неожиданность! Как ты добралась? — обрадовался он, обнимая ее за плечи.
— Ты по телефону чего-то недоговаривал, я забеспокоилась, приехала.
— Да, это был не телефонный разговор, сейчас расскажу.
Взяв жену под руку, он провел ее через кабинет в свою комнату.
Они поженились десять лет назад. За эти годы тоненькая, хрупкая Назакет стала решительной, уверенной в себе женщиной. Такой она ему даже больше нравилась. Но незаметно Назакет прибрала к рукам весь дом, не оставляя поля деятельности мужу, и в последнее время ее самостоятельность стала беспокоить Шабанзаде: «Такое ощущение, что она могла бы прекрасно обходиться и без меня».
— В твоем кабинете сидел человек в кожанке. Он уже знает, что я — племянница Гамло. — Назакет обессиленно опустилась на стул и вновь прижала платок к глазам.
— Не плачь, что-нибудь придумаем.
«Все кончено. Талыбов поднимет такой шум, что сбежится весь уезд. Он опозорит меня. Начнет загибать пальцы: «Во-первых, ты породнился с бандитом, во-вторых, не смог повлиять на своего родственника... А раз так, можешь ли ты воспитывать и влиять на массы? Поэтому тебя следует снять». Снимут. Хорошо, если этим кончится. Ведь кулацкий бунт начался в руководимом мной уезде. Снова начнут загибать пальцы... Гамло твой родственник? Бунт он поднял в твоем уезде? Наверное, и дома у тебя бывал? Вот видишь?! Какие еще нужны факты?»
— Помнишь, когда я убежала с тобой, он об этом узнал не сразу. А потом передал, что, если попадемся ему, изрубит на куски.
— Помню, Назакет. Да и какой он тебе дядя! Ты была прислугой в его доме.
Шабанзаде говорил дрожащим, ломающимся, как у ребенка, голосом. На работе, при решении повседневных вопросов он умел быть суровым и порой даже грубым. А дома он был мягким, податливым, легко ранимым. Его уступчивость удивляла жену, и она, смеясь, спрашивала: «Как ты руководишь? С таким характером недолго распустить людей».
Шабанзаде и сам не понимал, как происходила в нем эта трансформация, но стоило ему сесть за рабочий стол, он снова обретал властность, способность принимать подчас даже самые суровые решения. А может, это происходит оттого, что даже когда он работал в городе, он мало бывал в кругу семьи — уходил рано утром, задерживался на работе допоздна, и, возвращаясь домой-, ои хотел скинуть с себя яростную напряженность той жизни, в которую он окунулся со страстностью борца, и обрести среди самых близких ему на свете людей умиротворенность, покой, ласку.
— Что ж, Назакет, мы жили счастливо. Верно, бывали и трудные дни, такие, когда мы ложились спать голодными. Но, открывая глаза, мы видели друг друга. Что может быть на свете прекраснее этого?! А сейчас, слава богу, у нас чудесные дети...