Хорошо, что никто не смотрел на него, физики стучали мелом, их занимало — успел или не успел Лиденцов получить вещество со сверхпроводимостью при комнатной температуре.
Туманович в отчаянье тискал свою лысую голову:
— Обрыв на самом решающем месте. Надо же, как в пошлом детективе. На чем остановился Лиденцов?
— Во всяком случае, он обогнал нас, — растерянно сказал Кузин.
— А считалось, что модель предложил Ляхницкий, — сказал Маркин.
— Вернее, ему приписывали, — поправил директор. — Видите, имя Лиденцова вычеркнуто.
Он листал какие-то старые отчеты.
— Братцы, наша-то схема переноса — лиденцовская! — воскликнул Маркин. — Мы сколько с ней мыкались… если бы знать! Но он-то, как он сумел, с тогдашним оборудованием?!
— Он через свою модель. Самыми элементарными средствами, — сказал Туманович. — Самыми первобытными. Как Фарадей. Поразительно!
— Я же вас предупреждал, — сказал директор. Слишком много тратите.
Все, кроме Кузина, засмеялись.
— Нет, серьезно, — сказал директор. — Наука стала очень жирной. От этого неповоротливой, неизобретательной.
Кузин заявил, что, очевидно, направление работ, избранное им, Кузиным, неверно, оно приведет их в тупик, надо идти с того бока, откуда шел Лиденцов, и пользоваться его молекулой. Потом он признался, что это были нелегкие минуты, он восхищался Лиденцовым и проклинал его.
— Не заметили! Как же мы не заметили такой простой ход? — убивался Маркин.
Кузин знал, какой ценой достигается подобная простота, — но он не стал говорить, он чувствовал себя виноватым.
— Ни черта у нас не осталось, кроме ошибок, сказал он. — Все наши достижения превратились в ошибки.
Они были смущены и растеряны. Кузину было хуже всех, и все же он не мог удержаться от восторга:
— Ну и сукин сын этот Лиденцов, как он умудрился обогнать нас! Сколько он успел!
— Как будто он подсмотрел наши работы, — сказал кто-то.
Кузин озадаченно пошевелил волосами.
— Это имело бы резон, если бы наши направления совпадали, — совершенно серьезно сказал он. — Однако мы исходили из совсем иных данных.
— Ничего удивительного. Лиденцов стоял у истока, ему было виднее.
…Голоса их доносились к Осокину невнятно, единственное, что он понимал, — быстро растущую уважительность к Лиденцову. Они объясняли Лиденцова, ссылались на Лиденцова, изумлялись Лиденцову, как будто и не было недавних смешков. Фигура Лиденцова росла, обретала авторитет, уже мелькало, как само собой разумеющееся: «критерии Лиденцова», «молекула Лиденцова», «идея Лиденцова».
Осокин подозвал директора, наиболее из них понятного, и спросил о памятнике. Директор успокоил его: памятник, конечно, преувеличение. А в таких делах преувеличение вредно: когда замечают преувеличение, то начинают подозревать и истину… Но тут его перебили: дело, конечно, не в памятнике, однако, если подтвердится насчет модели молекулы и если найдутся последние работы Лиденцова, то они войдут в историю физики.