Я переехала в другую квартиру, как мне казалось, более безопасную. Но я уже не владела собой. Находилась в постоянном возбуждении, будто выпивала по сто чашек кофе за день. Вздрагивала, если кто-то из детей заходил мне за спину. Я почти не могла спать, а когда засыпала, видела жуткие кошмары. В итоге я стала опасаться за мое душевное здоровье. Казалось, я реагирую неадекватно и только усугубляю положение. Постоянно спрашивала себя, что я сделала не так. В последний день перед началом летних каникул в школе я вернулась в мою новую квартиру. Дверь была заперта. Все вещи лежали на своих местах, ничего не пропало. Я прошла в спальню и заметила, что ящики комода приоткрыты. Потом увидела на кровати плюшевого медведя. Огромного плюшевого медведя-панду размером почти с меня. У него на шее была повязана красная лента, похожая на перерезанное горло.
Воспоминания заставили Энжи вздрогнуть. Джефферсону пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержать хлынувший гнев.
– Я позвонила в полицию, они сказали, что арестуют Уинстона, если смогут найти. Я никогда не испытывала такого ужаса, никогда не чувствовала себя такой беззащитной. Побросала в чемодан кое-что из вещей и села в машину. Позвонила нескольким друзьям и сказала, что уезжаю, объяснила, почему. Но я никому не сказала, куда еду. Потому что сама не знала, куда. Казалось, как бы далеко я ни уехала, этого будет мало. Я так испугалась, что перестала пользоваться телефоном и банковской картой, только звонила в полицию из телефона-автомата. Вы знаете, как трудно в наши дни найти телефон-автомат? Но они так и не поймали его. Мне стало казаться, что он дышит в спину. У меня кончились деньги и надежда. И тогда я вдруг увидела ваше объявление.
Энжи надолго замолчала.
– Вот поэтому, – она наконец нарушила молчание, – сейчас здесь, посреди озера на катере мне так легко и весело. И я знаю, здесь он меня не достанет.
Джефферсон понимал, что должен испытывать облегчение оттого, что ее радостное возбуждение не имеет отношения к нему. Он пытался убедить себя, что не чувствует разочарования по этому поводу, но ничего не мог с собой поделать. Его это расстраивало.
Он никогда не испытывал такой убийственной ярости, как теперь, думая о двух мужчинах, которые довели Энжи до такого состояния. Однако он не подавал виду, понимая, что с нее довольно эгоцентриков, не способных думать ни о ком, кроме себя и своих интересов.
– Вы можете остаться, – произнес он охрипшим голосом.
– Что?
– Вы можете остаться в Стоун-Хаусе. Столько, сколько понадобится.