— Плохо знаете, — мягко говорю я, твердо глядя ему в глаза. — Должно быть, спутали меня с кем-то.
— Хм, — бормочет Доналдсон, поднимая брови.
Я отхожу, сжимая поднос побелевшими от напряжения пальцами. Сквозь звон в ушах до меня доносится миролюбивый голос Доналдсона. Меня тошнит, у меня кружится голова. Я сажусь в углу и остервенело поедаю бутерброды, разрывая жилистое мясо острыми зубами, представляя, что это костлявая шея мерзкого адвоката. Восходящая звезда новых лейбористов, Конрад Доналдсон.
Наверх я возвращаюсь уже почти успокоившись, но стоит только подумать о Доналдсоне и ему подобным, как грудь распирает от дикой ярости. В какой-то момент меня даже начинает колотить. Зубы стучат. Надо выпить, и я ухожу пораньше. Отправляюсь в расположенный внизу клуб. Уже одно ощущение толстого ковра под ногами действует успокаивающе. Приятная перемена после служебных помещений с их дешевым тонким ковролином. Сам бар ничем особым не поражает. Не то что раньше. Когда он только открылся, здесь было до хрена всякой всячины вроде недешевых безделушек и античных ваз, но вещи постоянно пропадали, так что пришлось менять декор на более функциональный. Пара сопляков играют в бильярд, но я замечаю Боба Херли.
— Вижу, как раз вовремя, — улыбаюсь я.
— Ладно, Роббо. — Он поворачивается к бармену. — Еще пинту легкого и немного бренди.
— Давай уж побольше и того и другого, раз этот хуй английский угощает.
Я подмигиваю бармену. Херли немного бледнеет. Расовая принадлежность — всего лишь одна из карт в колоде, и если играешь всерьез, то пользуйся всей колодой как и когда сочтешь нужным. Я всего лишь напомнил Херли о том, кто он здесь: гость, которого лишь терпят, и не только в этой стране, но и в этой жизни.
Мы с Херли плотно садимся в уголке. Спустя какое-то время заявляется — надо же! — Тоул, но я делаю вид, что не замечаю мудака. Он устраивается в соседней кабинке и разворачивает «Ивнинг ньюс». Жалкий засранец, ни друзей, ни повеселиться. Только пытается заигрывать с ребятами, когда ему что-то от них надо. Меня больше интересует Херли.
Он разосрался с женой и все еще пребывает в меланхолии.
— Мы с Крисси разошлись из-за ее семьи. Ты же знаешь, каково это: быть полицейским.
Голос у придурка жалобный, как у Тони Ньюли, и слово «полиция» звучит у него смешно.
Это он-то полицейский? Тупица.
— Ты рассказываешь им все, ее друзьям, родственникам, соседям. Рассказываешь, чем зарабатываешь на жизнь, а они начинают относиться к тебе, как к прокаженному. Сидят у тебя в доме и молчат, как будто попали на допрос. Разговора не получается, постоянно возникают какие-то паузы, а родственнички цепляются за любой повод, чтобы поскорее уйти. Приглашаешь — не приходят. С тобой обращаются… — Он вздыхает, резко, как от боли, и повторяет: — С тобой обращаются, как с прокаженным.