Однако стоило Эрасту Петровичу чуть удалиться от желтого здания с белыми колоннами, как в его поведении произошла разительная перемена. Он вдруг выбежал на проезжую часть и махнул рукой, останавливая первого же извозчика.
— Куда прикажете, ваше превосходительство? — молодцевато выкрикнул сивобородый владимирец, углядев под распахнутой шубой сверкающий орденский крест. — Доставим в наилучшем виде!
Важный барин садиться не стал, а зачем-то оглядел лошадку — крепкую, ладную, мохнатую и ударил носком сапога по ободу саней.
— И почем нынче такая упряжка?
«Ванька» не удивился, потому что работал по московскому извозу не первый год и всяких чудаков насмотрелся. Они, кстати, и на чай давали щедрее, чудаки-то.
— Почитай, сот в пять целковых, — похвастал он, конечно, малость приврав для солидности.
И тут барин в самом деле учудил. Достал из кармана золотые часы на золотой же цепке.
— Этому алмазному брегету цена самое малое — т-тысяча рублей. Забирай, а сани с лошадью мне.
Извозчик захлопал глазами и разинул рот, как околдованный глядя на яркие искорки, что заплясали по золоту под солнцем.
— Да соображай живей, — прикрикнул сумасшедший генерал, — а то д-другого остановлю.
«Ванька» схватил брегет, сунул за щеку, да цепь не поместилась — повисла поверх бороды. Вылез из саней, кнут кинул, рыжуху на прощанье по крупу хлопнул и давай Бог ноги.
— Стой! — крикнул ему вслед чудной барин, видно, одумавшись. — Вернись!
Обреченно извозчик поплелся назад к саням, но добычу из-за щеки пока еще не вынимал, надеялся.
— М-м-ма-м, мымым, мамымы муммы мумы, ма-момокумы, — промычал он с укоризной, что означало: «Грех вам, барин, такие шутки шутить, на водочку бы полагается».
— Д-давай еще меняться, — предложил малахольный. — Твою доху и рукавицы на мою шубу. И шапку тоже снимай.
Натянул бараний тулуп, нацепил овчинный треух, а «ваньке» бросил бобра с суконным верхом и нахлобучил замшевый цилиндр. Да как гаркнет:
— Всё, чтоб д-духу твоего здесь не было!
Ванька подобрал полы длинноватой ему шубы и припустил через бульвар, топоча латаными валенками, только цепь золотой ниткой болталась возле уха.
Фандорин же уселся в сани, почмокал лошади, чтоб не нервничала и стал ждать.
Минут через пять из двора обер-полицеймейстерского дома к подъезду подали крытый возок. Появился Пожарский с букетом чайных роз, нырнул в карету, и она тут же тронулась. Следом отъехали сани, в которых сидели двое господ — тех самых, Эрасту Петровичу уже знакомых.
Немножко выждав, статский советник залихватски свистнул, гикнул:
— Н-но, ленивая! Вали!