Полицейские сгрудились вокруг Пожарского, с интересом рассматривая снимки.
— Взгляните, Эраст Петрович, какая гадость! — возмущенно воскликнул Смольянинов, протягивая Эрасту Петровичу одну из фотографий.
Фандорин мельком взглянул и ничего не сказал.
Арестант сидел бледный, нервно кусая губы.
— Полюбопытствуйте и вы, — поманил его пальцем князь. — Вам ведь тоже интересно. Сергей Витальевич, голубчик, дайте ему. Порвет — не страшно, еще напечатаем. В сочетании с этими снимками психологический портрет господина Селезнева получится совсем иного оттенка. Я ведь понимаю, Николай Иосифович, — снова обратился он к террористу, остолбенело пялившемуся на фотографическую карточку. — Вы не то чтобы законченный развратник, вам просто любопытно стало. Опасное качество — чрезмерное любопытство.
Пожарский вдруг подошел к нигилисту, крепко взял его за плечи обеими руками и заговорил медленно, размеренно, словно вбивал гвозди:
— Вы, Селезнев, получите не героический процесс, на котором в вас будут влюбляться дамочки из зала. В вас плюнут ваши же товарищи как в предателя и подонка, запятнавшего светлый лик революции.
Арестант завороженно смотрел на говорившего снизу вверх.
— А теперь я вам обрисую иную возможность, — князь убрал руки с плеч Селезнева, пододвинул стул и уселся, изящно закинув ногу на ногу. — Вы человек смелый, веселый, безудержный. Что вам за интерес якшаться с этими тоскливыми страстотерпцами, вашими нудными товарищами по революционной борьбе? Они — как пчелы, которым нужно сбиваться в рой и жить по правилам, а вы одиночка, сам по себе, и законы у вас свои собственные. Признайтесь, ведь в глубине души вы их презираете. Они для вас чужие. Вам нравится играть в казаки-разбойники, рисковать жизнью, водить полицию за нос. Так я вам устрою игру поинтересней и порискованней революционной. Сейчас вы кукла в руках партийных теоретиков, которые пьют кофий со сливками в Женевах и Цюрихах, пока дурачки вроде вас поливают кровью российские мостовые. А я вам предлагаю самому стать кукловодом и дергать за ниточки всю эту волчью стаю. Уверяю вас, получите истинное наслаждение.
— Я буду за ниточки дергать их, а вы меня? — хрипло спросил Селезнев.
— Вас, пожалуй, подергаешь, — засмеялся Пожарский. — Наоборот, я буду целиком и полностью от вас зависеть. Я делаю на вас большую ставку, иду ва-банк. Если вы сорветесь, моей карьере конец. Видите, Селезнев, я с вами абсолютно откровенен. Кстати, как ваше революционное прозвище?
— Рахмет.
— Ну а для меня вы будете… предположим, Гвидон.
— Почему Гвидон? — Селезнев озадаченно нахмурился, будто никак не поспевал за ходом событий.