— Я собираюсь отвезти тебя домой.
— Домой?
— В Солитьюд.
Она посмотрела на него с удивлением.
— Но папа говорил мне, что твой отец умер, и теперь это имение твоего брата.
— Уже нет.
Она уставилась на него в ужасе.
— Мика… Ведь он жив, правда?
Брэм кивнул.
— Он в Огайо.
— В Огайо? — она переспросила так, словно Мика переехал жить на луну.
Брэм поставил стул рядом с кроватью. Она внимательно следила за каждым его движением, забыв о еде.
— Но что могло его заинтересовать в Огайо?
Он положил руки на спинку стула.
— Женщина. Он женился во второй раз.
Она подняла бровь.
— Но он и Лили…
— Любили друг друга, — закончил он за нее. — К сожалению, Лили умерла вскоре после твоего отъезда.
— О, — прошептала она.
— Ему было очень тяжело.
— Могу себе представить.
— Затем, когда его ранили на войне…
— …Ранили!..
— Я же сказал, Маргарет. Ты понятия не имеешь, что произошло с нами за последние несколько лет. Ты жила своей жизнью. Ты сбежала, как только реальность пришла к тебе со страниц газет и из слухов.
— И все же мне кажется, что я могу представить себе…
— Нет, — в ярости оборвал он ее. — Ты никогда не сможешь представить себе, что такое война, не пережив ее. Но ты была слишком озабочена своей безопасностью, не так ли?
Он стоял и зло смотрел на нее.
— Ешь, черт возьми. Мы уезжаем через двадцать минут.
— Двадцать минут? Но я не могу. Моя семья…
— Я им пошлю записку, куда ты уехала.
— Нет, — она вскочила, опрокинув тарелки с едой на кровать. — Они зависят от меня. Я не могу уехать, не оставив никаких распоряжений.
— Твой отец, вероятно, не был очень богат, когда отдал концы, но он должен был оставить какие-то деньги и соответствующим образом позаботиться о родственниках.
— Мой отец умер банкротом. Остаток денег забрали кредиторы.
— Мне очень жаль, — сказал Брэм. — Но я не думаю, что это правда.
— Как же мои тетя и дядя и Нанни Эдна? — спросила она. Он помолчал. — У них нет никого, кто позаботился бы о них, кроме меня.
— Поэтому ты продавала себя этому художнику?
— Никогда! Франсуа Жоли всегда оказывал мне огромное уважение.
— Эти картины неприличны.
Она затихла: он их видел! Брэм смотрел на нее, жалея, что затронул эту тему. Она не должна была бы знать, как он злился, что его жена позировала для такого рода портретов.
— Нет ничего плохого в его картинах. Почему ты говоришь об этом так, словно там изображена моя голая задница?!
Он схватил ее за руку и резко притянул к себе.
— Ты почти сделала это. Ты так много рассказала ему о себе, больше, чем о тебе знают твои родственники.
Она попыталась высвободиться.
— Я это делала для своей семьи. Только так мы могли есть, нормально одеваться и иметь крышу над головой.