В комнату тихо постучали, и Брэм открыл дверь, впустив двух мужчин, несущих лоханку. За ними следовали шесть гостиничных служащих с ведрами теплой воды. Через несколько минут ванна была готова, и все удалились.
Маргарита почувствовала себя неловко. Она была обыкновенной слабой женщиной, а рядом с ней был человек, считавший себя ее мужем.
Он стоял в нескольких шагах от нее — единственное существенное препятствие между Маргаритой и дверью. Она знала, что попытается бежать. Он не надевал на нее наручников с тех пор, как они покинули Балтимор. Она должна попробовать.
Казалось, время остановилось, пока она считала расстояние до двери и запоминала местоположение ключей.
Но, снова посмотрев на Брэма, она поняла, что допустила ошибку. Ее сердце бешено забилось, во рту пересохло. Так много лет она считала его умершим. Теперь она ненавидела его за это, за его мнимую смерть и за бессмысленную попытку восстановить прежние отношения. С этого момента она снова взяла себя в руки, зная, что если захочет, сможет бороться с ним и требовать от него уважения к себе. Хотя, когда она получила сведения о его смерти, ее охватило ужасное чувство, что прошлого не вернешь.
— Тебе не удастся уйти, Маргарет, — заявил Брэм так, словно мог читать ее мысли.
Ей хотелось убежать через дверь, через окно — все равно, лишь бы выбраться отсюда.
— Ты останешься со мной?
Рыдание вырвалось у нее из груди, когда она осознала правду, которую пыталась отрицать. Неважно, что он думал о ней, неважно, что у нее были причины, чтобы вернуться во Францию. Брэм не отпустит ее. Никогда.
— Наконец-то мы начинаем понимать друг друга, — сказал он, думая, что знает истинные причины ее поступков. Это было ужасно. Так, словно она была обнажена… морально, и теперь он настаивал еще и на физической наготе.
— Давай, Маргарет. А то вода остынет.
— Маргарита. Меня зовут Маргарита.
— Я никогда не любил это имя.
— Тем не менее именно его мне дали при крещении.
Брэм не ответил, но она решила не сдаваться. Он должен знать, что она не уступит ему, не будет мягкой и услужливой и не станет танцевать под его дудку. Он может держать ее рядом с собой, он может даже уложить ее с собой в постель. Но уже никогда он не сможет причинить ей боль. Она имеет право на свое собственное мнение.
Брэм тоже, видимо, и не предполагал смягчаться.
— Отпусти меня, — слова вырвались из самой глубины ее души, она боялась, что если он заставит ее быть с ним все время, она потеряется навсегда. Он каждый раз превращал ее силу в слабость и лишал ее индивидуальности, которую она с таким трудом взлелеяла в себе во время его отсутствия. Он заставлял ее быть такой, какой она на самом деле не была. И у нее недоставало сил сопротивляться. Брэм был слишком жесток, и одного его взгляда было достаточно, чтобы она подчинялась ему.