— Я окутался дымом — предложение было заманчивым, и, чуть помыслив, заявил, — а почему нет? Коль это святое дело.
Затем мы растерли бычки[194] в пыль, пустив ее по ветру (курение в Бутане строго воспрещалось) и спустились вниз, где были встречены настоятелем.
— Стол накрыт, — растянул в улыбке губы лама Норбу, сделав плавный жест широким рукавом в сторону трапезной.
Когда же плотно подкрепившись, мы втроем пили чай, отдуваясь и промокая лица шелковыми платками, Кайман повел с настоятелем дипломатическую беседу в нужном русле.
Из нее следовало, что лама Уваата со своим спутником, не ограничиваясь тяжким бременем прорицания, желают присоединиться к усилиям служителей монастыря в части изгнания злых духов из прихожанок.
Как и ожидалось, настоятель сразу согласился. Он помнил указание Верховного ламы и блюл интересы святой обители.
Появление в ней оракула, о чем уже стало известно, могло принести монастырю еще большую известность, а заодно и дополнительные дивиденды.
Далее было оговорено время приема одержимых — после вечерней молитвы, после чего лама Норбу, оглядевшись по сторонам, доверительно сообщил, что у него имеются первые две кандидатуры.
— Одной, жене индийского брахмана, весной я изгонял демона сам, но теперь она приехала вновь и просит о дополнительном сеансе, а вторая — богатая вдова из местных.
— И как они из себя? — вопросил Кайман. — Надеюсь не очень древние?
— О, что вы. Нет, — зачмокал губами служитель культа. — Обе молоды и красивы.
— В таком случае индианкой займусь сам, с деланным безразличием сказал я, глядя в никуда — Поскольку налицо тяжелый случай.
— Ну а я, как ассистент, второй, — добавил Кайман. — С вдовами всегда проще.
— Так значит им назначать на вечер? — вопросил лама.
— Назначайте, брат, — возвел я к потолку глаза. — И да поможет нам Святой Сумасшедший.
После обеда, испросив у настоятеля чистого пергамента, кисточку и чернила, которые были немедленно доставлены, я снова уединился на площадке, где начертал иероглифами в стиле «чжуань», свои пророчества для монарха.
Далее спустился вниз, в свои покои, и запер их до времени в дорожный кофр[195]. Купленный в Тхимпху по случаю.
После этого я зашел к Кайману, который листал словарь тибетских диалектов (вождь значительно продвинулся в языках), предложив прогуляться на свежем воздухе.
— Хао! — отложил приятель книгу в сторону, и чуть позже мы расхаживали по тенистым лужайкам вокруг монастыря, чинно раскланиваясь со встречными монахами. Все они были доброжелательны и предупредительны, чувствовалось хорошее воспитание. Затем, сняв одежды, мы искупались в горячем источнике под горой, которые именуют в этих местах «цачу» и немного позагорали.