"Приидите ко мне все страждущие и обремененные, и я успокою вас. Возьмите иго мое на себя и научитесь от меня: ибо я кроток и смиренен сердцем; и найдете покой душам вашим. Ибо иго мое благо, и бремя мое легко". Христина, бледная, прижимает руки к груди: "Какие слова, какое откровение! Я беру на себя твое иго, дай мне успокоение!"
А потом настал день, и родился ребенок - сын. Маленький, теплый, родной комочек. Христина благодарит бога. Теперь она вся - любовь. Во всем мире они вдвоем-сын и мать. В сыне и цель, и смысл жизни, и счастье.
Словно поднесли к иссохшему от жажды рту кружку с ключевой водой. Только не дали напиться - отняли. Бог дал, бог и взял.
Любила сына и лишилась так страшно. До самой смерти будет сниться, как прибежала из булочной с хлебом в руках, а Василий со страшным лицом - вот таким его чувствовала и потому боялась - убивает ее мальчика.
- Бог-то, бог! - только и вскрикнула Христина, бросившись к помертвевшему ребенку.
- Уйди, недоглядела деньги! - Василий отшвырнул ее, как котенка.
Наверно, можно было в тот момент спасти, отходить сыночка, но Христина "обомлела", по ее выражению, что-то с ней сделалось, она могла только воззвать: господи, защити! ;
Опомнилась, когда пришла милиция: соседи вызвали. Запоротый насмерть ребенок лежал у нее на руках.
На полу у кучки золы - остатки сгоревших денег.
Никто не видел, что Христина уходила в булочную, и у суда создалось мнение, что она присутствовала при истязании ребенка с самого начала. Христина не пыталась оправдываться, сама считая себя виновной: недоглядела сыночка. Так виноватой и пошла в тюрьму.
С тех пор прошло четыре года, и душа ее завяла, как пустоцвет.
И вдруг к ней пришла Марфенька и увела с собой. Марфенька, добрая, сильная, здоровая, веселая, красивая,- она входила в комнату, и даже полинявшие обои улыбались. Марфенька, которую нельзя было не любить, которой нельзя было не восхищаться. Счастьем было беседовать с ней, жить под одной крышей, смотреть на нее, любоваться ею, что-нибудь делать для нее.
Отныне Христина знала один страх: лишиться Марфеньки. Этого бы она уже не пережила. Если бы Марфенька прогнала ее от себя, она удовольствовалась бы тем, что каждый день ходила, чтобы только взглянуть на нее издалека, и, увидев ее живой и здоровой, чувствовала бы себя успокоенной и счастливой.
Она боялась, что бог может забрать ее совсем, как забрал сыночка: Марфенька была парашютисткой, она прыгала так высоко, из-под самых облаков. Отныне каждый прыжок Марфеньки стоил Христине невероятного напряжения сил.