«Все, экспедиция срывается», — с досадой думал Яков.
Пахтин и Матанин стояли чуть в стороне. Спиринский подошел к ним.
— Что теперь делать будем? — спросил он.
— Что делать, хоронить будем, отдал Богу душу человек, похороним, чего еще делать?
— Да это ясно, возвращаться придется, вот беда…
— Не придется, дальше пойдем.
Матанин и Спиринский оба удивленно посмотрели на Пахтина.
— Да как же без мастера-то? — вырвалось у Матанина.
— Есть мастер, — кивнул в сторону Пахтин.
Оба посмотрели туда: на другом берегу ручья стояла палатка и две стреноженные лошади паслись рядом.
— Под утро приехали мужики, один из них опытный старатель, дело рудное знает, я с ним уже поговорил, согласился с нами идти.
— Слава тебе, Господи! — перекрестился Спиринский. — Я уже думал, все, конец предприятию.
— Вот и ладно, Степан, дай команду, пусть мужики могилу копают. Похороним, и в путь.
— Хорошо, — кивнул Матанин и ушел.
Пока он шел, думал, что за старателя им принесло. Мелькнула мысль: только бы не встретить из тех.
— Васька, Семка, берите кирки, лопаты, вон там на бугре копайте могилу. Я пока крест срублю, да шустрей, хлопцы.
Взяв топор, Матанин вошел в прибрежный лес. Выбрав молодой листвяк, несколькими ударами завалил его и принялся за работу. Нехитрое дело для таежного человека обтесать из кругляка плаху да, прорубив «ласточкин хвост», без всякого гвоздя намертво засадить в нее перекладину. Что и было сделано прямо на месте. Взвалив себе на спину готовый смолянистый тяжелый крест, Матанин пошел обратно. Не было его в лагере не более часа. За это время и могилу выкопали, и покойника обмыли в реке, да в холстяную рубаху чистую обрядили. Кто-то, видно, свою пожертвовал. Лежит себе бедолага на лапнике, у могилки своей, нос в небо уставил, ничего его уже не волнует на этом свете. Мужики цигарки курят да на него поглядывают. Странно как-то все, обычно похороны — это рев да причитания бабьи, у мужиков глаза мокрые, а тут тишина, только река шумит да ветер в кронах деревьев балует. Нет-нет, да шевельнет редкую бородку покойного. Ушел человек из жизни, а его и узнать-то никто не успел, потому и жалости никакой. Ни к нему, ни к себе. Рыдают-то на кладбище, себя жалея, потерю оплакивая. А тут жалеть себя никому не за что, никто ничего не потерял. Вышел Степан, мужики крест у него приняли.
— Дак чё, опускать, что ли?
— Погодите, пойду начальство позову. Где они?
— В своем шатре собрались, разговоры говорят.
— С кем?
— Дак с энтим, новым мастером, чё ли?
— Пойду погляжу, погодьте пока.
— Обождем, нам спешить некуда, ему тоже…