— Сестрам она своим сказывала, те — матери. Молчали, пока весть не пришла, что дощаник сгинул в Ангаре.
— Так а Федька здесь при чем?
— Так не было Анютки в дощанике, в Кулаковой деревне она сошла. Приболела вроде как — причину удумала. У Полины остановилась, а вот дальше темный лес, вернее, тайга дремучая. Якобы за ягодой сповадилась с местной ребятней, да с кедра упала, да вообще пропала, ерунда полная, от деревни три версты — исчезла, и все тут. Не помню я, чтоб мои девки последние лет пять по ягоды ходили, а чтоб на кедру лазали, вообще такого не помню, враки все! Федька опять же именно в то время на охоту наладился, а какая сейчас охота? Где он столько времени пропадал? Где? Вот и хочу его спросить!
— Вот оно как, выходит, все на нем сходится.
— Вот так и выходит.
— Ну а объявятся, как поступить решил?
— Не бывать им вместе! Мне зять нужен дело поднимать, а какой с Федьки хозяин? Если силой спортил девку — на каторге сгною!
— А Анюта?
— В монастырь отдам, пускай там грехи свои замаливает, а зятя такого мне не надо!
— Ого, однако быстро, вон Панкрат с Ваганихой идут.
— Добрый день, старая, чего невесела? — приветствовал Ваганиху Никифоров. — Иван, принеси-ка наливочки да закусить чего. Садись, Панкрат, рядом. Не серчай на меня за то, что давече обидел. Не со зла то. Не в себе я, видишь, что творится! Дочка невесть где, жива ли…
Никифоров даже слезу пустил.
— Жива, жива… — чуть не хором ответили старуха и Соболев.
— Жива? Где? Откуда знаете?! — заорал Никифоров, поднимаясь с лавки.
— Федька Кулаков признался, — ответила Ваганиха.
— Как это, когда?
— Заявился ко мне с ружьем да расспросами. Я его тоже поспрошала про Анюту. Говорю, не порть девку, верни в дом, а он говорит — поздно. Ну, так ясно — жива она, скрутились оне да и живут где-то в тайге, Федька-то межвежатины мне принес. Только Федька от меня, а тут и Панкрат подоспел, выручил меня из темницы — подпер же разбойник меня в избе…
К этому моменту Косых уже налил наливочки, и Ваганиха приложилась к стопке, медленно, смакуя, потянула в себя настоянный на семи таежных травах напиток.
Панкрат, молчавший и кивавший, пока Ваганиха говорила, продолжил:
— Не хотел, видно, чтобы об интересе его вы дознались, пока он в тайгу не уйдет.
— Это про какой такой интерес речь? — тихо спросил Никифоров, выразительно взглянув на бабку.
Ваганиха, закусывавшая наливку квашеной капустой, замерла и, подняв глаза на Никифорова, медленно перевела их на помощника старосты Соболева, потом на Косых, заерзала на лавке и, закашлявшись, чуть не подавилась.