– У тебя больше ста взять не могу. Меньше тоже не могу, хозяйка ругаться будет.
Хозяйка, тучная, с выкрашенными в рыжий жесткими волосами, сидела позади ящиков со льдом и кокосами. Она постоянно громко и сердито покрикивала на работников – если, конечно, не заливалась лающим хмельным смехом, что обычно случалось к вечеру. Толстая желто-золотая цепь на ее смуглой складчатой шее тускло блестела. Марина знала, что для тайки носить золото означает показывать свой внушительный достаток.
– Спасибо, Чон.
Тогда-то мужчина и пробежал мимо нее. Бронзовый, крепкий, с белыми волосами, похожий на скандинавского воина. В одной руке бутылка воды, босые ноги впечатываются в упругую полосу мокрого песка. Улыбка Марины, предназначенная Чону, незаметно превратилась в улыбку, предназначенную этому бегуну. На душе у девушки посветлело.
Ближе к полудню слуха Марины достигли нежные певучие звуки. Пляж частенько полнился тонкими звуками бамбуковых флейт, которые ловко извлекали из соломенных стеблей коренастые торговцы, беззаботно шагающие по раскаленному песку среди бензиново растекающегося зноя. Обычно это были неопределенные звуки без начала и конца, примечательные не более, чем однотонное перечисление:
– Моторр! Элефан! Маррракуз!
И если с «мотор» и «элефан» все было понятно – так торговец предлагал резные деревянные модели мотоцикла и слона, то тайну слова «маракуз» Марина так и не разгадала.
Но сейчас мелодия складывалась вполне определенная. Простенькая, приятная, даже красивая в своей безыскусности. Марина пошла на звук, желая посмотреть, кто этот умелец. Ей даже захотелось купить такую флейту, хотя она и не собиралась возвращаться и увозить ее с собой. Просто сиюминутный порыв. Она почти бежала по горячему песку в слепом желании завладеть флейтой. Ей казалось, что, обретая музыкальный инструмент, она обретет и мелодию, им исторгаемую.
Под пальмой, откуда доносились сладкие звуки, она чуть не столкнулась со своим викингом. Отшатнулась в сторону и больно занозила ногу об какую-то ветку. Сцена из древнегреческого мифа. Невероятно! Это он сидел на поваленном дереве и наигрывал мелодию, это его пересохшие губы извлекали музыку из тростникового тела флейты. От неожиданности Марининого появления так близко он отнял инструмент ото рта и поднял на нее внимательные серые глаза:
– Hello.
– I… I’m sorry.
Марина вспыхнула как девчонка, отступила на шаг, потом еще, еще – и вот она уже под своим зонтиком, растерянная, ругающая себя на чем свет стоит. Чуть не ревущая от смущения. Настроение у нее испортилось, и несколько минут спустя она уже тащилась по нестерпимому пеклу в сторону дома, увязая сланцами в песке, замотанная в платок и прикрытая шляпой и солнечными очками, словно доспехами.