Во-первых, тот проницательный взгляд, который она раньше изредка ловила на себе, теперь почти постоянно тревожил ее, а огонь в его зеленых глазах все чаще заставлял ощущать беспокойство. Во-вторых, исчезло удивлявшее ее в начале их знакомства нежелание касаться своих проблем. Наконец, он то и дело старался дотронуться до нее — хотя эти прикосновения и могли показаться случайными.
В тот день Девон не давал ей ни минуты покоя, часто смешил ее, хотя ей не всегда хотелось смеяться. Он обращался с ней то как с дорогим для него существом, то как с противником. Он был то приятель, то любовник, то шутил, то целовал ее до тех пор, пока у нее не начинала кружиться голова.
И Тори вдруг обнаружила, что ее захватил водоворот его чувств, из которого, она понимала, ей не выбраться.
— Опять ты ведешь себя не по-джентльменски, — упрекала она его после очередной напористой атаки на ее душевное равновесие.
Девон выглядел оскорбленным, и в то же время торжествующим.
— А я и не стремлюсь быть джентльменом.
— А я не хочу быть идиоткой! Знаешь, Девон…
— А ты знаешь, как сверкают твои глаза, когда ты на меня сердишься? — прервал он ее.
— Честное слово, тебя, наверное, и из пустыни-то выгнали за твой характер!
— Бесчувственная!
— Тише, тише, а то я за себя не ручаюсь.
— Ну, выходи за меня, пожалуйста, и мы с тобой уедем отсюда.
— Ты опять за свое? С ума сойти можно!
— Ты ранила меня до глубины души.
— Не думаю, чтобы она у тебя была… Разве что… Опять? Девон!
— Что, дорогая?
— Руки, убери руки, быстро! Ну, ради Бога!
— Поцелуй меня, Кэт!
— Тоже мне нашелся «укротитель строптивой»!
— Я начинаю думать, что так оно и есть.
Тори нравилась эта игра, эти шутки и намеки. Она не стала бы отрицать, что его поцелуи и прикосновения доставляли ей удовольствие. Но ее несколько смущала и удивляла одна черта Девона: его редкостное, постоянное самообладание. Он был настороже даже тогда, когда казался безудержно веселым и сыпал бесконечными шутками. Сначала она сама не могла понять, почему это ее так беспокоит, но потом догадалась: есть нечто такое, о чем он предпочел бы забыть.
Это напомнило ей Джордана и те его качества, которые она стала замечать в нем лишь тогда, когда было уже слишком поздно. Она знала, что едва ли вправе ожидать, что Девон захочет обнажить перед ней душу — ведь и она не торопилась раскрывать свою, но, тем не менее, она хотела бы услышать его исповедь. Инстинкт самосохранения побуждал ее к такому одностороннему пониманию справедливости.
Тори понадобилась большая сила воли, чтобы противостоять своим и его желаниям и, играя с огнем, никогда не приближаться к нему настолько близко, чтобы можно было обжечься. В тот вечер, как и во все последующие, в глубине души ей хотелось, чтобы Девон потерял самообладание — не только потому, что она не верила в его абсолютную власть над самим собой, но и потому, что в таком случае она освободилась бы от необходимости принять решение, которого он от нее ждал.