Девону нравилось, что она остра на язык, и он прощал ей рискованные словечки, потому что для него это было проявлением ощущаемой ею свободы, знаком того, что в разговоре с ним она говорила, что хотела. Правда, сама она корила себя за это. Девона постоянно тянуло к Тори. Находясь с ней в одном помещении, Девон то и дело подходил к ней, чтобы быть рядом, дотронуться до нее. По ночам он не выпускал ее из своих объятий, будто боялся потерять.
Тори довольно скоро обнаружила, что Девон освобождался полностью от своей сдержанности и был не в состоянии что-либо скрыть от нее только тогда, когда они занимались любовью.
Но прошло гораздо больше времени, прежде чем Тори поняла, что и ее душа переживала раскрепощение, когда она находилась в его объятиях.
Это было больше чем страсть, больше чем желание. Их тела сплетались, шепот становился мало похожим на человеческие голоса, когда, ища мучительной близости, они заглядывали в душу друг другу. Между ними не существовало никаких барьеров, никакого убежища, где один мог бы спрятаться от другого.
С каждой ночью такой близости все более откровенными становились их разговоры.
— Девон?
— Да, дорогая?
— Я люблю тебя.
— Я тоже люблю тебя.
— Знаешь, ведь ты был прав. Мы с тобой настоящие волшебники и способны творить чудеса.
— Тогда, может быть, ты хочешь еще немного колдовства?
— Ты просто неисправим.
— Но ты ведь любишь меня.
— Я действительно люблю тебя, хотя не могу понять, за что.
— Не знаешь, за что меня любишь?
— Нет… Впрочем, знаю. За твои мудрые древние глаза.
— И только?
— И за сережку в ухе.
— А как ты объяснишь нашим детям, что их отец носит в ухе серьгу?
— Я расскажу им, что в прошлой жизни он был шотландским цыганом. И еще я им расскажу, что их отец околдовал меня своими древними глазами и льстивыми речами. И, конечно, сережкой. Что умчал меня на самолете прямо в Бермудский треугольник. Что готовил мне завтрак, еще не зная, как меня зовут. Потом наколдовал грозу и чудесным образом погасил свет, чтобы я могла погадать на картах.
— Что я действительно знаю, — это то, что они будут обожать свою мать. А отца поместят в сумасшедший дом.
— Только на время полнолуния, мой дорогой.
Девон ничего не ответил и вдруг крепко обнял ее.
— Знаешь ли ты, что впервые меня так назвала? — почти крикнул он.
— И мне очень нравится это слово, — прошептала Тори.
— Мне тоже. — Помолчав немного, Девон медленно сказал: — Мы еще никогда об этом не говорили всерьез, и я знаю, что всему свое время, но мне важно узнать… Тори, ты хочешь иметь детей?
— Я? Да, да… хочу. Я всегда жалела, что у меня не было ни сестры, ни брата.