— Нет, — сказал шофер, — да и как бы мне пришло такое в голову? Когда была отправлена телеграмма?
Комиссар достал скомканную записку из кармана пиджака и назвал точное время.
— В девять часов семь минут.
— Ровно в девять господин сенатор позвонили мне на квартиру и сообщили, что я им больше не нужен.
Шофер взглянул в сторону сенатора, который как раз положил нож для разрезания книг на письменный стол.
— Верно, — сказал сенатор, — это было ровно в девять. По телевизору кончили передавать соревнования по теннису. Я помню точно.
Новотни встал и переложил кепку в другую руку. Комиссару бросилось в глаза, что, несмотря на все свое уважение к господам, в нем не было и следа приниженности.
— Господин сенатор, вы позволите мне вопрос?
— Да, Новотни.
— Неужели уважаемая госпожа попала в аварию? Я имею в виду — мне не хотелось бы упрекать себя в недостаточном уходе за машиной… Это просто немыслимо…
— В этом смысле вы можете быть совершенно спокойны, Новотни, авария не имеет никакого отношения к делу.
— И все-таки… Если господин сенатор мне доверяют…
Робертс устало махнул рукой.
— Хорошо, хорошо, Новотни. Радуйтесь, что вы ничего об этом не знаете.
Шофер опустил голову, повернулся и пошел к двери. Комиссар Кеттерле достал из нагрудного кармана шариковую ручку и сжал ее в самом низу двумя пальцами.
— Кстати, господин Новотни, — сказал он, когда шофер был уже у двери.
Новотни вздрогнул.
— Да?
— Не могли бы вы оставить мне свой адрес и номер телефона? На всякий случай.
Шофер вернулся, взял шариковую ручку, бумажку комиссара и, склонившись над столом, записал свои данные. Потом, подумав, вытащил из кармана тряпку и тщательно протер ручку.
— У меня руки в масле, — сказал он извиняющимся тоном. — Вы можете испачкать костюм.
Когда Новотни пересекал холл, доктор Реймар Брабендер как раз открывал входную дверь.
Шофер пробормотал приветствие и удивился, что молодые господа прямо в пальто и шляпах, не раздеваясь, прошли через холл.
— Папа́! — крикнула Эрика. — Папа́, что случилось? Это так ужасно!
Она быстро обняла отца, потом посмотрела на полицейских, которые при ее появлении встали. Сенатор позволил и Зигрид обнять себя, затем поздоровался с обоими зятьями коротким кивком головы. И только после этого представил их чиновникам.
— Хорошо, хоть ты наконец сбрил свою богемную бороду, Ханс-Пауль, — сказал он, когда все уселись. — Если бы ты еще избавился от своих богемных привычек…
Сенатор терпеть не мог рубашки без галстука, куртки английского образца и вельветовые джинсы, но больше всего он терпеть не мог самого этого человека за род деятельности, которая вместо ясных цифр выражалась непонятными оттенками красок на каких-то непонятных набросках.