Но во время сбора урожая после ленча все отдыхали. Мексиканцы быстро поели и растянулись под кленом возле амбара. Спруилы подъели остатки ветчины и хлебцы и тоже убрались в тень.
Мне не разрешалось укладываться в постель, поскольку я был весь в грязи после работы в поле, так что я спал на полу в своей комнате. Я устал, все тело ныло. И с ненавистью думал о работе во второй половине дня, когда время тянулось гораздо медленнее и когда, безусловно, было еще жарче. Я тут же заснул, а когда через полчаса проснулся, мышцы ныли еще больше.
На переднем дворе возникла суета вокруг Трота. Бабка, воображавшая себя чем-то вроде деревенского лекаря, тоже пошла его осмотреть, несомненно, с желанием заставить его выпить какого-нибудь из ее жутких отваров. Его уложили на старый матрас под деревом с мокрой тряпкой на лбу. Было ясно, что снова в поле он идти не сможет, а мистер и миссис Спруил не очень хотели оставлять его одного.
Им самим, конечно, надо было собирать хлопок, чтобы заработать на жизнь. Вот у них и созрел план — без моего участия — оставить меня сидеть с Тротом, пока остальные будут работать на жаре весь остаток дня. Если Троту вдруг станет хуже, мне следовало сбегать на «нижние сорок» и привести ближайшего из Спруилов. Когда мама объяснила мне задачу, я попытался изобразить недовольство таким решением.
— А как насчет моей «кардинальской» куртки? — спросил я с такой озабоченностью, какую только мог на себя напустить.
— Для тебя там останется еще достаточно хлопка, — ответила она. — Посиди с ним сегодня, ладно? К завтрашнему дню ему, наверное, станет получше.
Конечно, там было целых восемьдесят акров созревшего хлопка, и со всей этой площади его надо будет убирать два раза в течение следующих двух месяцев. И если я не заполучу эту куртку, это будет вовсе не из-за Трота.
Я смотрел, как трактор с прицепом снова отъезжает в поле, на этот раз забрав маму и Бабку — они сидели вместе с рабочими. Прицеп, поскрипывая и побрякивая, прогрохотал мимо дома, мимо амбара и дальше в поле, по пыльной дороге, пока не скрылся за рядами хлопчатника. Я не мог не думать о том, почему это Тэлли и Ковбой строят друг другу глазки. Если б у меня хватило смелости, я бы спросил об этом у мамы.
Когда я вернулся к матрасу, Трот лежал совершенно неподвижно, закрыв глаза. Казалось, он даже не дышит.
— Трот! — громко позвал я, вдруг испугавшись, что он умер во время моего дежурства.
Он открыл глаза и очень медленно сел и посмотрел на меня. Потом огляделся вокруг, будто желая убедиться, что мы здесь одни. Его усохшая левая рука была не толще ручки от метлы, она почти неподвижно висела вдоль тела. Его черные волосы торчали во все стороны.