Он поднял и медленно открыл.
Сделанная на ксероксе копия фотографии. Рощица на берегу, остатки небольшого дома и рядом – хищно поднявший скребок бульдозер.
Он сразу узнал этот дом.
Опустил руку с фотографией и посмотрел на дверь подъезда.
Красный огонек рядом с кнопкой погас. Вероника Клосс положила трубку домофона.
Дверь оставалась закрытой.
Он посмотрел на Милу. Она не знала языка, но все прекрасно поняла. Синие лучистые глаза ее, светившиеся с утра волнением и надеждой, погасли.
– Пошли отсюда, – шепотом сказала Мила и взяла его под руку.
И они ушли. Арон вдруг стал зябнуть, несмотря на теплое весеннее солнце. Уши заложило, как в самолете, он слышал только медленные удары собственного пульса. Шаги сапог на лестнице.
В гостинице они захватили багаж, вызвали такси и поехали в гавань. Мила за все время не сказала ни слова, только то и дело подносила ко рту трубочку ингалятора. Арону очень хотелось как-то ее подбодрить, но он не знал как. Его хутора, о котором он тайно мечтал почти семьдесят лет, больше не существует. Клоссы отняли у него не только хутор. Они отняли мечту, которая согревала его всю жизнь.
– Мы вернемся, – задумчиво сказал он, глядя на проплывающие мимо бесчисленные острова архипелага – маленькие и большие, лесистые и голые, седые от птичьего помета.
Мила обреченно кивнула. Скоро надо идти ужинать, но она покачала головой – нет аппетита.
– Отведи меня в каюту, Арон.
Бледное, с синевой, лицо, голубые губы… может, у нее морская болезнь? С чего бы – бутылочного цвета море зеркально-спокойно, никакой волны, если не считать убегающего к континенту пенистого клина за кормой.
Арон выбрал самое дешевое блюдо, быстро поужинал и вернулся в каюту.
Мила спит. Сипящее, со свистом дыхание.
Он закрыл глаза – опять он на корабле, и опять у него больной спутник. Только не отчим, а жена.
И на этот раз дело серьезнее.
Через два дня они вернулись в Москву. Дочь Полина уже ждала их на Ленинградском вокзале. На ней легкая куртка – в Россию тоже пришла весна.
Арон тяжело выходит из вагона, помогает Миле. Они долго обнимаются с дочерью, будто прошло не несколько дней, а по меньшей мере год.
Опять начинаются поиски лекарств, на которые уходят все деньги. И кислород, кислород…
В конце июня он опять позвонил сестре, но вместо нее ответил кто-то из персонала:
– Нет, Грета Фред больше у нас не живет. Она ушла.
Он сначала не понимает:
– Куда ушла?
– Она скончалась. Упала в ванной и умерла.
Он медленно положил трубку.
Сестра умерла… Значит, и для Милы надежды нет.
Прошло еще десять месяцев. Миле с каждым днем становилось хуже. Она напоминала тонущего – долгие судорожные вдохи, когда удается вынырнуть на поверхность.