— Что-то очень умное, но ты не ушла.
— Вероятно. Но я осталась с ним потому, что поняла — не стоит гоняться за призраками. То, что было с Грегом не повторится. Я стремилась к такому же накалу чувств, к той же безоглядной радости и лишь смутно догадывалась, нельзя дважды войти в одну реку. К несчастью, это понимаешь, когда тебя вытаскивает на берег спасательная команда, чтобы сделать искусственное дыхание. Мне попался удивительный мужчина. Думаю, его главный недостаток состоял в том, что первым все же был Грег. Это ведь потом понимаешь, что первое — не означает единственное… А может все же — означает? А, Ди?
— Разумеется. Цифры для того и придумали, чтобы отличать предметы одни от других. Первое — есть первое. И никакое другое… Хотя… — Ди с сомнением подняла брови. — Чем хуже остальные цифры?
— Вероятно, я сама сделала глупость, решив написать новое полотно поверх шедевра.
— Имела глупость уехать с Максимом на взморье, где провела первые дни любви с Грегом. «Никогда не возвращайтесь в места, где были счастливы. Время обманет вас под маской пространства», — заклинал Набоков. Тогда я не понимала это. Все было точно так же — те же сосны и те же сыроежки в бархатном мху. Муравьи, земляника, белый песок пустынного пляжа порождали галлюцинацию — Грег появлялся то тут, то там, как проявляются на фотографии призраки. И становилось физически больно от необратимости ушедшего времени. Мне уже перевалило за сорок. Меня не давил груз лет — я ощущала себя той же????????? девчонкой, готовой все начать сначала. — О нет, Ди, дело заключалось далеко не в сексе. Это было бы совсем просто. Я ощущала любовь — мое призвание. Только она может реализовать какие-то сокрытые во мне сокровища, делает возможность стать талантливой, блестящей, единственно неотразимой. Знаешь это поразительное ощущение — ты словно бутылка шампанского — вся искришься, пенишься, опьяняешь…
Я играла в великие чувства и мне нужен был достойный партнер. Я нашла его на улице.
Максим затормозил в луже, обдав мое новое платье брызгами. Дождь едва кончился, это напоминало о Греге. А мужчина, выскочивший с извинениями из машины, оказался тоже русским — из семьи эмигрантов. Порода была видна сразу. А после оказалось, что Максим — умница, удивлявший меня разнообразием познаний, интересов, привязанностей, тонкий, чувствовавший нюансы моих душевных движений, талант, равно щедро проявлявший себя в науке, музыке, живописи… К тому же смотреть на него было наслаждением этот человек заключил тайный договор с материальным лицом. Вещи подобострастно подчинялись ему — книга разворачивалась на нужной странице, огонь сам вспыхивал в сигарете, а бутерброд вопреки закону, падал маслом кверху — и не на пол — на колено, застеленное салфеткой. Он был состоятелен, свободен, неотразим. Очень нравился женщинам и умел завораживать их. Боже, как Макс играл Шопена!