— Не иронизируй, Ди. Мужчина и впрямь заворожен. Он видит свою даму прежними глазами. Его вовсе не смущает шифоновая роза, прозрачные каблучки, обтянутый лайкрой зад. Он привык видеть её блистательной и такой воображал все тридцать лет.
— Ты хочешь сказать, что эти далеко не юные господа сегодня встретились здесь впервые после долгой разлуки? И снова горят, снова влюблены, как в молодости? — насмешливо улыбнулась Ди. — Воображаешь — у них все может начаться заново?
Эн повернула к сестре холодное лицо: — По-твоему, я способна придумывать лишь столь банальные и, честно говоря, маловероятные ситуации?
— А что тут необычного? Это же великолепно — старики встретились после долгой разлуки и поняли, что они необходимы друг другу. Законный хэппи-энд! — Ди подставила лицо ласкающим косым лучам и промурлыкала: — Жаль только, что этот господин болен.
— Но это действительно так! — вспыхнула Эн. — Врач ничего не скрыл от него — теперь раковым больным сообщают финальные сроки. Особенно, когда они не за горами.
— Жестокая! Ты специально придумала бедняге страшную болезнь, чтобы не пересластить свои клубничные сливки. Тебе кажется, что благополучие пошло. Ты боишься банальности, дорогая, всякий раз её боишься! — Перешла в наступление Ди.
— Ну нет. Не путай! Я боюсь пошлости, но преклоняюсь перед банальностью. Пошлость — воплощение убогости мышления, примитивности вкуса, мелкости чувств и скудости духа… А банальность — высокая мудрость, превратившаяся в прописную истину. Она общепринята, общедоступна, а потому — совершенно беззащитна перед пошлостью. «Любовь рифмуется с „кровь“» — это мудрость, убитая пошлостью.
— А что такое вообще — мудрость? — Ди сунула крючок в карман шерстяного шакета, что делала лишь в сильном волнении. — Притчи Соломона, Библейские заповеди? Умопостроения Канта, откровения новейших философов или непостижимые глубины бытия, смутно запечатленные художниками? Радриго частенько писал заумные стихи. Но его высоколобые друзья помнили и любили простенькие.
— Верно. Он был поэтом — а слова — самый обиходный материал для построения великого. Музыка всегда будет ближе всего к главному — она лишена бытовой конкретности. Под пение свирели и пастушок и Кант могут думать о своем, погружаясь на разную глубину осмысления.
— Кроме того, выражаться при помощи нот невозможно сказать глупость или непристойность, — согласилась Ди.
— А со словами труднее. Чем понятнее ты излагаешь мысль, тем она банальней. Ну, к примеру, изреки что-нибудь умное! Сформулируй хоть одну «мудрость»!
Ди задумалась. — Заповеди. Я думаю — это библейские заповеди. «Не убий», «возлюби ближнего своего»… — Ди умолкла, считая петли. — Тебе не кажется, что тройной накид в этой цепочке толстоват?