— Простите, пожалуйста, месье, я не слышал, как приехала машина.
Его французский, хотя и с любопытным акцентом, был очень беглым. Латимеру, впрочем, показалось, что этот рот привычнее изъяснялся бы на английском.
— С вашей стороны, месье Гродек, очень любезно принять меня. Не знаю, что написал вам в письме мистер Питерс, потому что…
— Потому что, — охотно подхватил хозяин, — вы благоразумный человек и не утруждали себя изучением польского. Я вас понимаю — ужасный язык. С Антоном и Симоной вы уже познакомились. — Он показал на кошек. — Они возмущены тем, что я не говорю по-сиамски. Вам нравятся кошки? У Антона и Симоны критический склад ума, и они не похожи на обычных кошек. Правда, mes enfants?[17]
Он схватил одну из них и поднял, чтобы Латимеру было удобнее ее рассмотреть.
— Ah, Simone cherie, comme tu es mignonne! Comme tu es bête![18]
Кошка встала ему на ладонь.
— Allez vite! Va promener avec ton vrai amant, ton cher Anton![19]
Кошка спрыгнула на пол и возмущенно прошествовала прочь, а Гродек хлопнул в ладоши.
— Не правда ли, они прекрасны? И так похожи на людей. Знаете, при плохой погоде у них портится характер. Очень жаль, месье, что во время вашего визита погода оставляет желать лучшего. Когда светит солнце, вид отсюда довольно милый.
Латимер был озадачен. И сам хозяин, и то, как он принимал Латимера, абсолютно не соответствовало его ожиданиям. Гродек, может, и выглядел как инженер-консультант на пенсии, но присутствовала в нем некая отличительная черта, позволявшая считать подобное сравнение нелепым. Эта черта выводилась из контраста между внешностью и быстрыми точными движениями. Легко было представить его в роли любовника, а это, размышлял Латимер, можно сказать далеко не о каждом мужчине шестидесяти лет и даже моложе. Ему стало интересно, кто та женщина, чьи вещи он видел у входа в холле.
Запинаясь писатель произнес:
— Летом здесь, должно быть, приятно.
Гродек кивнул и открыл буфет рядом с камином.
— Да, весьма. Что вы будете пить? Английское виски?
— Спасибо.
— Хорошо. Я тоже. Предпочитаю его в качестве аперитива.
Он плеснул напиток в два стакана.
— Летом я работаю на улице. Мне нравится, но работа страдает. А вам удается творить на свежем воздухе?
— Нет, не удается. Мухи…
— Точно. Мухи. Понимаете, я пишу…
— В самом деле? Мемуары?
Гродек поднял глаза, оторвавшись от бутылки с содовой, которую открывал, и Латимер заметил в его глазах вспышку изумления.
— Нет, месье. Жизнеописание святого Франциска. И кажется, умру раньше, чем дело подойдет к концу.
— Должно быть, это очень всестороннее исследование.