— Эй, Васька! — крикнул Семихвост и добежал к двери храмового пристроя. — Братцы, живые ли вы?
Весело крякнул отодвигаемый запор, радостно пропела открываемая дверь и на свет явился смущенный Васька Бессол. Следом за ним с низко опущенной головой вышел Петрило. Радостный Николка обнял Бессола, поклонился воеводе и побежал к сенному сараю.
— Будьте здравы, господа новгородцы, — весело сказал кормщик Кряж.
— Кто вы? — тихо спросил Петрило.
— Земляки твои, — отвечал Кряж.
Васька Бессол, отойдя в сторону, истово молился, шепча слова благодарности богородице-заступнице. А из отворенных дверей сенного сарая выбегали уже, выходили и выползали обросшие, бледные, расхристанные полоняники.
— Давно ушли биары? — спросил Кряж.
— Только, что, перед вашим приходом, — отвечал Петрило. — Сунули нам узелок со снедью и ушли.
— Пожалели, значит, — удивился кормщик. — Отчего же не выпустили вас на волю?
— Того не ведаю, — тихо сказал Петрило.
Васька Бессол, окончив молитву свою, неспешным шагом двинулся к широкому крыльцу храма. Понимал, что пусто внутри, да он и не думал уже о золоте, будь оно неладно, просто захотелось взглянуть на то местечко, к которому так долго стремились, из-за которого так много страдали-мытарились. Скрипнули ступени, пропела тяжелая дверь.
Внутри было сумрачно и тихо. Закутанный в рванье истукан с переломленной рукой равнодушно зиял пустыми глазницами, сквозь дырявую стену за спиной его вливались в храм золотые потоки солнца.
Казалось, что только эти сияющие столбы поддерживают готовое рухнуть строение, и взгляд невольно скользил по ним, рвался наружу в прекрасный, теплый, вольный мир с его синью, зеленью и ласковым шепотом листвы.
Подошел Николка, заглянул через плечо»
— Пусто? — спросил без надежды. Васька не ответил, не кивнул даже.
— Ну и ладно! — Николка бесшабашно махнул рукой. — Живы-здоровы, из полона выбрались, чего еще надо? Слава тебе, Господи!
Долгое, ожидание утомило душу, хотелось, наконец, исхода и освобождения, поэтому Светобор хмуро, с неудовольствием наблюдал, как тяжело и медленно шел Петрило к камскому берегу. Порывы ветра раскачивали усохшее, обвешанное тряпьем тело, на изможденном лице тоскливо тускнели усталые глаза, и в нем трудно было узнать дерзкого забияку, с которым Светобор когда-то рубился на мечах. Тогда он прервал полет смертоносного лезвия, чтоб добить словом и вполне насладиться униженьем сильного, ловкого, почти равного супостата. На этот раз перед ним был слабый, раздавленный, несчастный человек, и невольно теплая струйка жалости просочилась в твердый камень мужского сердца. Светобор сжал зубы и нахмурился еще сильнее.