Баба глядела на меня, и на лице у неё была тень узнаванья. Она подвигала бровями, сказала неуверенно:
— Я тебя вроде как знаю.
У меня оборвалось дыханье. Служанка моей матушки вполне могла видеть меня в детстве. Значит, она начала вспоминать?
— А вроде как и нет. — Задумчиво закончила Парафена. — Триша-травница, да? Нет, не помню.
Я присела на край кровати и начала выспрашивать. Увы, к бабе вернулись только обрывки из прежней жизни. Ни меня, ни того, кто окормил её саможорихой, Парафена не помнила. Впрочем, она и детей-то своих вспомнила едва-едва. Да и то с подсказки рядом стоявшего мужа.
Крольча, тем не менее, сиял. Баба его теперь ходила без посторонней помощи, и даже один раз сумела сварить горшок каши под мужниным присмотром. Через три седьмицы, к Свадьбосеву, он собирался забрать детей у сестры.
Пять дней прошло, и продолжать лечить Парафену нижинкой было уже опасно. Я велела поить её чудовой травкой ещё с месяц, а потом непременно показать местной врачевательнице. Ещё наказала передать ей, что господская травница накладывала Парафене на голову повязки с травой нижинкой. Пять дней. После этого я отказалась от трех бельчей, которые Крольча упорно совал мне в руку и ушла, сопровождаемая его поклонами.
Раньша, услышав про нижинку и повязки, враз поймет, от чего лечили Парафену. И пусть мои слова нарушали приказ Морисланы о сохранении тайны, зато сберегали устои и правила, данные травницам от Киримети-кормилицы — не вредить больному. Раньша не сможет помочь Парафене при нужде, если не будет знать, что с той стряслось.
Я ожидала, что Рогор, весь день неотступно проторчавший у меня за плечом, доложит обо всем хозяйке. Но Морислана ничего не сказала, ни этим вечером, ни потом. То ли норвин промолчал, то ли сама она не захотела поднимать крик из-за такой малости.
Госпоже матушке я объявила, что Парафена ничего не помнит, однако говорит, а её лечение окончено. После такой новости Морислана прямо при мне приказала запрячь свою колымагу и умчалась в Неверовку.
Я сходила в лес, чтобы пособирать там трав. Когда Морислана вернулась из деревни, неизвестно. Но ближе к вечеру её прислужница, та самая девица, что причесывала ей волосы в первый день, перехватила меня по пути на поварню. И сказала, радостно хихикнув, что назавтра мы уезжаем в Чистоград. Я пожала плечами и пошла дальше — зелье нужно было доварить, раз уж травы собраны.
Покончив с приворотным, я вышла с поварни. В усадьбе, несмотря на позднее время, стояла суматоха. Девки, среди которых была и Саньша, носились меж двором и покоями Морисланы, спешно вытряхивая и проветривая господские одежды. Сама госпожа Морислана перед дорогой долго мылась в бане. С третьего поверха доносились вскрики Арании, моей сестрицы — она попарилась раньше матери и теперь ей в два гребня чесали волосы.