— Ушат волоки. — Приказала я Алюне, когда Морислана наконец вытянулась на кровати. — И простыни. Воду кипящую и ключевую. А ещё кружку для завара.
Алюня крутила головой, глядя с ужасом то на свою хозяйку, то на сгустки крови на полу. Пришлось рыкнуть:
— Беги, что стоишь?
И только тогда она унеслась, споткнувшись о порог и издав тонкий всхлип.
Я осмотрела Морислану как положено. Отогнула веко, губу, глянула на язык. Желтизны не было, но была синюшность. И язык сухой, с белизной. Помяла ей руками живот — мягкий, но болезненный.
Морислана лежала молча. Тяжело, со свистом дышала, и казалась погруженной в свои мысли. Я осмелела настолько, что без спросу приложила ухо к её груди. Сердце колотилось часто-часто, словно госпожа матушка только что пробежалась по лестнице, от входной двери до самого терема над дворцом.
Ох ты ж мать Кириметь-кормилица. по всему выходило, что где-то внутри Морисланы сейчас хлестала кровушка.
Пока я думала об этом, Морислана сдвинулась к краю кровати и, свесив голову, аккуратно извергла на пол целую лужу кровавой рвоты. На этот раз без сгустков, ярко-алую. Словно только что из жилы хлестануло. Помахала тонкими пальцами, прося дать ей тряпку, чтобы вытереть рот. Я подхватилась, сдернула со стола скатерть и сунула тряпицу ей в руки, уже начавшие мелко дрожжать.
После чего понеслась в свою светелку, оставив госпожу матушку одну. Кое-какие травки у меня были. но не все.
А тут и все травки могли не помочь.
У двери светелки меня поджидал Рогор.
— Что случилось? Алюня вся перепуганная убежала, только крикнула, что Морислане плохо.
— Очень плохо. — Поправила я. — Боюсь не совладать, да и нет при мне всех нужных трав. Знаешь здесь какую травницу? Беги к ней, скажи, что кровь из кишков хлещет, да изо рта бежит. Пусть несется со всем припасом, что есть.
Он исчез, а я побежала за семицветом и трясицей. Когда вернулась, у кровати Морисланы толклись все три девки — Алюня, Вельша и Саньша.
А скатерть в руках госпожи матушки была окровавлена, почитай что вся. Я выхватила из рук у Саньши кружку, сыпанула туда полную пригоршню семицвета, наспех перетерев в жмене. Рявкнула:
— Вареную воду!
Вельша плеснула из ковша кипятка, едва не обварив мне руки. Я застыла у кровати, выжидая, пока трава заварится. Морислану тем временем опять вывернуло кровью, Вельша едва успела подставить ушат. Это смерть, подумала я, глядя на ярко-алый круг, плескавшийся в узких берегах ушата, сбитых из тонких досок. На полу Алюня подбирала тряпкой лужи крови.
И все же я сунулась к умиравшей с кружкой, в которой медленно — Кириметь-заступница, как же медленно! — отмокали обломки сухой травы. Подняла ей голову, прижала глиняный край к синим губам, надавила на подбородок.