Чистый как роса обертон звонницы просторным током омахивал редисовый купол храма, оповещая о вечернем молебене. Дома жались гребницей к площади возле храма, тесно лепились не желая уступать друг-дружке намоленого места, отгородив окраины от почетного центра Норингрима. Белое кипящее светило подтесало донышко об косые, резаные края крышь, напоминая те чуть примятые цветы, которые бережно нес пехот-командер. Стекла домов залила розовая глазурь. Тон неба стал голубовато сочным, мутновато мягким и чуть прохладно свежим, быстро темнея у самого края.
— Будет гроза, — спрогнозировал Ульрих идущий чуть поодаль от Самородова. Он уже был готов лететь отсюда и его волновала лишь метеосводка.
Что для него эта улица, принявшая их в себя, зачерпнув широкими краями из опаленного войной бурлящего солдатского котелка в текучее, устоявшееся, гармоничное, живое и целое, излучающее идущий из детства незыблимый порядок вещей. Набежавший из переулка ветер обнюхал их, как огромный, потерявший хозяина пес, почуявший что-то знакомое и притих, затосковав от своей ошибки.
Самородов обернулся не убавляя шаги и переложил букет в другую руку. Ульрих осанисто вышагивал, перебирая взглядом выступающие фронтоны и островерхие крыши как возможные огневые точки. Он не ощущал сладостного, ошеломляющего вороха воспоминаний. Предположительной тонкости навеваемых улицей грез.
«Но весну-то он должен видеть и понимать, как нечто большее, чем просто явление природы?», — недоумевал командер.
Охраняющий его рыжий атлет был спокоен и от скуки едва заметно поигрывал мышцами, не понимая ни чувств пехот-командера, не помышляя о самой их возможности и недовольно поглядывал на букет.
Вновь всплывали позабытые, невыветрившиеся намеки юности. Вдруг стали проявляться стропила флигелей, знакомые до облупившихся трещин фасады домов. Прогретые светом дощатые ограды палисадников, словно и улица тоже стала узнавать его своими отдельными предметами. И верилось, что в колебаниях и переливах вечности Валеркин звонкий мальчишеский голос еще живет в самых далеких, запамятованных закоулках этих улиц и теряясь, шепотом доносит, тише легчайшего ветерка, ощущение дома. Вот уже в дали, узкой, казавшейся когда-то такой широкой, улочки, завиделась школа. Ее высокий силуэт каронованый зубчатым франтоном крыши был украшен по углам башенками соединяющими внешний коридор второго этажа. Две широкие белокаменные колоны указывали на вход в здание на первом этаже. Большие, кованые под карту звездного неба ворота были распахнуты, а в школьном дворе, вечным праздником жизни, бегали дети.