— Да вы не волнуйтесь, — говорил он. — Мне было даже интересно. И вы не думайте, в газете я ничего писать не буду. Что ж тут такого? Ошибка естественная. Жаль только, что бандита вы упустили.
Федорова отправили в редакцию на машине. Чтобы не возвращаться к нему, скажем, что через несколько дней в газете «Вечерний Ленинград» все-таки появился хлестко написанный маленький фельетон. Там рассказывался случай на трамвайной остановке, происшедший с автором фельетона, и в ироническом плане описывалось поведение детективов, которые действовали в лучших традициях сыщицкой литературы… Васильев имел по этому поводу не очень приятный разговор с начальником угрозыска и, расстроенный разговором, даже не удержался и позвонил в редакцию
— Что же вы, товарищ Федоров, — упрекнул он, — обещали не писать и все-таки написали.
Федоров виновато рассмеялся.
— Ничего не мог поделать, соседи заставили. Они из окна видели, как вы меня брали. Прихожу домой, а на меня все смотрят испуганно, разбегаются по комнатам и запираются. Решили, что, значит, я и есть самый главный бандит. Вот и пришлось написать. Уж извините…
Впрочем, все это было потом, когда дело шайки «Черных воронов» завершилось. А в тот день оно еще далеко закончено не было.
Почти сутки сидела засада в квартире у обувного мастера, но дочь его все еще не появилась. Может быть, и она узнала об опасности?
На условный стук Васильеву открыл дверь сотрудник. Он сообщил, что в засаду пока попало три сапожника, которые, вероятно, работают на старика по домам. Пришел его сын совершенно пьяный.
Положили его на диван, и он лежит, отсыпается. Старик молчит, любезен, обедать приглашал, но они отказались, — у них бутерброды были, так они поели и водой запили.
Васильев вошел в комнату старика. Тот сидел в кресле и дремал. Услышав шаги Васильева, он проснулся и встал.
— Сидите, сидите, — сказал Иван Васильевич, опускаясь в кресло напротив. — Что же это вашей дочери так долго нет?
Очень стар был Мещанинов. У него слезились глаза, дрожали руки, и почему-то перед тем, как заговорить, он долго шевелил губами.
— Плохие у меня дети, гражданин начальник, — начал он каким-то вялым, бесцветным голосом. — Вон, на диване спит сын. Видали оболтуса? Ведь месяцами пьет, и все на мои деньги. Ничего не делает, нигде не работает. А я в свое время пять тысяч за этого дурака отдал, чтобы его, мещанина, сына сапожника, произвели в офицерское звание. И вот имею благодарность. Пьет беспробудно, деньги берет не считая, да еще меня же срамит. Вы, мол, папаша, мещанин и сапожник, а я офицер русской армии. И не поспоришь. Все правильно.