– Ребят, я всё расскажу, – я обречённо вздохнула, осознав, что отвертеться от исповеди не удастся. – Только можно я сначала поем?
* * *
– Ты что, дура?
Я едва удержалась, чтобы не ответить «Да», – не потому что всерьёз считала себя дурой, а потому что вопрос задал Костя Литовцев.
– Я же не специально, – насуплено пробормотала я.
– Что именно? – неестественно спокойным тоном уточнил Костя. – Поправь меня, если я ошибаюсь. Ты села за руль в нетрезвом состоянии, в неисправную машину, не пристегнулась ремнями безопасности, превысила допустимую скорость, невзирая на плохую видимость… Что из этого ты сделала не специально?!! – на последней фразе его голос всё-таки сорвался на крик, и я испуганно вжалась в кресло.
Повисла мучительная пауза. Костя ждал ответа, я молчала, упорно избегая его взгляда.
– Нет, ты мне всё-таки скажи, Дубровская: ты просто инфантильная дура или самоубийца? Потому что если дура, то это генетическое. А если самоубийца, значит, это и моя вина тоже – я упустил что-то важное в твоём образовании.
Уязвлённое женское самолюбие взметнуло алый флаг и бросилось грудью на амбразуру. В моём образовании, вы подумайте! Значит, он рассматривает меня только как «объект для воспитания»?
– Да, Костя. Да! – впервые с момента начала своего рассказа я отважилась взглянуть ему в глаза. – Ты упустил что-то чертовски важное. Ты упустил меня !
Раздался глухой треск: бокал, который Костя машинально продолжал сжимать в руке, всё-таки лопнул, рубиновая жидкость хлынула на ковёр. Зелёные глаза неотрывно смотрели на меня. Через несколько секунд мне начало казаться, что я вот-вот пойму, какое чувство скрывается в глубине зрачков… И в этот момент Костя с трудом отвёл взгляд. Переложил осколки бокала в другую руку, осмотрел залитую кровью ладонь, поморщился. (Я непроизвольно повторила его гримасу. По себе знаю: порезы на ладонях особенно болезненны.) Потом сжал раненую руку в кулак и, ни слова не говоря, направился к выходу, оставляя на ковре дорожку алых пятен.
В дверях Костя обернулся (сердце пропустило несколько ударов в ожидании его слов), бросил Жене:
– Следи, чтобы она не сбежала. Она может.
Маленький барабанчик в груди изобразил победную дробь. Самые страшные слова не прозвучали, а «инфантильную дуру» я как-нибудь переживу. («Тем более, что это правда», – паскудно захихикал внутренний голос.)
– Даже и не знаю, чему больше удивляться, – задумчиво сказал Женя, когда дверь закрылась, – то ли твоему рассказу, то ли тому, как Костя на него среагировал. Никогда не видел его… таким.
Я залпом выпила остатки вина. Махнула рукой: