Масть (Каплан) - страница 101

Всё и шло – непонятно куда, но меня пока устраивало. Алёшка держался со мной почти как раньше, разве только перестал наедине барином называть, приучился к Андрею Галактионовичу На людях же всё выглядело по-прежнему. «Зачем мне эта ваша вольная? – смеялся он. – Я и так вольнее некуда. А людям незачем лишний раз языки чесать. Считаюсь вашим дворовым, так и пускай».

Будь я просто человеком, просто отставным поручиком Полынским – не нарадовался бы на такое приобретение. Алёшка оказался гением хозяйства. Даже занятия рукопашным и сабельным боем (к которым после посвящения он проявлял не меньше усердия, чем раньше) не мешали ему обустраивать наши владения.

В доме он починил всё, что только можно (а между прочим, выяснилось, что купчиха Зырянова изрядно меня надула, ветхости и гнилья было полным-полно). Его огород поражал соседей обильным урожаем (подозреваю, что чуть-чуть магии он всё же применил – трудно ведь удержаться, когда учишься).

Старый колодец его решительно не устроил, вода показалась ему невкусной – и летом он вооружился ореховой лозой, побродил взад-вперёд и отыскал новое место. «Нет, барин… то есть Андрей Галактионович… никаких Сумраков, у нас в Белом Ключе дед Фёдор с лозой умел управляться, ну и меня научил… мне тогда седьмой год был». Причём сам рыть не стал, стребовал у меня денег, нанял местных мужиков – и стоял у них над душой, тыкал носом в малейшие недочёты. Видимо, сказалась школа Прасковьи Михайловны.

О ней, кстати, отзывался он сочувственно и даже сходил на отпевание Терентия Львовича (тот, не оправившись от удара, преставился после Воздвижения). Более того, проведал бывшую свою барыню в новом её обиталище, крошечном домишке на окраине. Ещё в июне, уплатив положенное стряпчему Мураведову (как же опостылела мне эта личина!), господа Скудельниковы перебрались в Заволжскую часть, на Никитскую. Из дворни осталась у них только Настасья. «Да ты никак жалеешь старичков? – щурился дядюшка, выслушивая мой отчёт. – Брось, пустое. Бедность, как известно, не порок… А денежки, между прочим, Дозору пригодятся… Сам знаешь, строжайший запрет имеется на то, чтобы магией творить золото. Вот и приходится нам, Иным, зарабатывать на жизнь по-человечески. Ну, почти по-человечески».

Алёшку я тогда спросил: оттого ли сочувствует он старухе Скудельниковой, что сие положено ему как Светлому? Мальчишка засмеялся, махнул рукой. «Нет, барин, мне её ещё раньше стало жаль, как посыпались на неё беды. Ещё когда человеком был. Сыскать бы этого графа Розмыслова, да оглоблей…» Я не стал, конечно, говорить Алёшке, что никак ему графа Аркадия Савельевича не найти, какую магию ни применяй. Не стал напоминать, что вряд ли Алёшка управился бы и с оглоблей – тут нужна взрослая мужская сила. Просто хмыкнул: «Ладно б она была чем-то вроде добрейшей твоей графини Виктории. Но Прасковья-то Михайловна тебя в хвост и гриву гоняла да каждую субботу розгами секла!» На это Алёшка не моргнув глазом возразил, что за розги он на неё не в обиде, что дворовых непременно следует пороть, не то разбалуются. «Слышала бы тебя сейчас Виктория Евгеньевна! – усмехнулся я. – Небось такую мозгомойку бы устроила!» «Так ведь не слышит!» – резонно возразил он, и крыть было нечем.