Хотя поплавки рассекали воду, сани двигались куда резвее, чем по льду. Сказывалось отсутствие груза и неровностей, способных подломить лыжи или стойки. Впрочем, Петр на месте Прохора не был бы столь самоуверенным, потому как в реке очень даже нередко встречается топляк, и если с ходу налететь на него… Сани сейчас выдавали никак не меньше шестидесяти верст в час, и что случится при столкновении с каким-то бревном… Об этом думать не хотелось. Днем еще туда-сюда, вариант отвернуть все же весьма высок. Но ночью…
Впрочем, Петру-то какая разница. Ну переломают они себе шеи да потонут вместе с ним, невелика беда. Что-то ему подсказывало, что лучше уж так, чем добраться до конечной точки маршрута. Но был и положительный момент. Едва только отошли от берега, как его избавили от кляпа. И челюсть болеть перестала, и дышать стало комфортнее.
— Ну и куда вы меня везете? — обратился Петр к Андрею, который, вынырнув из полудремы, сладко потянулся.
В салоне стало значительно светлее. Сквозь боковые окна проникали предрассветные сумерки. Деталей, конечно, не рассмотреть, но похитители видны достаточно хорошо. Не то что еще совсем недавно.
— А тебе не все одно? Или уже помереть хочешь? — лениво зевнул Андрей.
Потом повернулся и, зябко поежившись, попытался пристроиться у окошка другим боком. Н-да. Освободиться бы сейчас и… Угу. И ничегошеньки Петр сейчас не сделал бы. Руки и ноги от тугих веревок окончательно онемели. Да сними сейчас с него путы, и он взвоет от боли. Шутка сказать, несколько часов кряду связан, как баран.
— Я бы, конечно, предпочел еще пожить. Но просто интересно, куда это вы меня везете? Давно бы уже грохнули, и концы в воду.
— Грохнуть тебя — дело нехитрое. И я бы даже со всем моим удовольствием, — хмыкнул Андрей. — Да только уж перебьюсь как-нибудь.
— Что так-то? Нешто посчитаться не хочется?
— Хочется, как не хочется. Да только оно куда приятнее будет знать, что тебе все одно крышка, и прибыток с того поиметь.
— Уж не в неволю ли меня решили продать?
— Да нет. Невольником ты будешь недолго. А вот смерть примешь лютую. Мне те, кто в японскую воевал, рассказывали, как эти обезьянки куражились. Чисто звери. Я, к примеру, хоть и душегуб, но изгаляться над несчастными не могу. Так-то злорадствую, но, когда до дела доходит, кончаю быстро. Без затей. Вот Остап, тот покуражиться любит. Да только сдается мне, что и ему до япошек далеко будет.
— Чего языком мелешь? — сонно возразил Остап, не открывая глаз. — Не куражился я ни над кем. Про захоронку пытал, а потом уж кончил, то было дело. А чтобы так просто, не по мне. — Так и не открыв глаз, Остап поплямкал губами, поерзал, пристраиваясь поудобнее, и вновь замолчал.