— Я рад, что ты меня помнишь, — произнес он, голос его был богат и сочен, как самые сладкие алые яблоки, и самая чистая воды, и все внутри нее все застыло, как в пшеничном янтаре, похолодело, и когда мужчина заметил ее пугающее выражение, то приподнял в удивлении свои ухоженные прямые брови. — Тебя удивляет моя речь?
Обездоленный ужас сменился беспомощной и дикой яростью, когда она осознала, что он говорит на ее родном наречии без единого неверного слога, с совершенным твердым акцентом, и костяшки пальцев побелели на ее снежной коже.
Он опустился на колени, кладя свою широкую ладонь на загривок темного тигра, давая хищнику играть со своей ладонью, как тому заблагорассудиться.
— Я знаю в совершенстве пятнадцать языков, — объяснил он, не глядя в ее сторону, поглаживая тигра по чернильной переносице большими пальцами, пока тот подставлял голову к ласкающим рукам, жадный в получении большей любви своего господина.
— Рабство и жизнь в неволе приносят в угнетении и свои щедрые плоды, если клетку используешь, как обитель для познания, где время течет медленнее, — он помедлил, прищелкивая языком, и оглядывая девушку с ног до головы, останавливая острый, поглощающий взор на полной груди и узкой талии. И Айвен задрожала под этим взглядом, в котором расплывались седые дымки и плавились лепестки кровавого делоникса. Ночная рубашка просвечивала под горячими лучами солнца, и он мог отчетливо разглядеть наготу ее тела. Странное и неприятное ощущение пронзило воспаляющим взором каждый нерв. Больше года тело было сковано металлическими оковами, что опаляли кожу, а запястья рук покрывались уродливыми волдырями и жидкими пузырями, справлять нужду приходилось стоя, и она испытывала к своему существованию отвращение и стыд, но умереть было выше сил, как и позволить своим пленителям получить от этого удовольствие. Гордость, в ней не умирала гордыня и собственное отчаяние. Она никогда не прикасалась к столь чудесной ткани, никогда ее глаза прежде не видели таких прозрачных вод или яркости красок цветов.
— Правда, — отрывисто и медленно произнес Асир, искривляя губы в коварной и темной ухмылке, — все зависит от того, какого рода рабство уготовано твоей судьбой.
Айвен сглотнула, когда он сделал шаг ей навстречу, затем последовал второй, и отзвук каблуков его сандалий гремел в ее ушах, стучал в висках. Он шел неторопливо, и ни на миг за время своей поступи, не отвел свой взгляд в сторону от ее оледеневшего от ужаса лица. Как и она в свою очередь продолжала наблюдать за игрой света в его серо-голубых глазах, в которых соединились все самые прекрасные оттенки неба, как колебалось опаловое украшение полумесяца в его светозарных волосах, тонких и мягких, словно паутина на пшеничных колосьях.