Лазурное море - изумрудная луна (Кострова) - страница 54

Он подался в ученики к одному из местных врачевателей, что вознаградил его мудростью и терпением, благодаря которым Анаиэль достиг не по годам развитой зрелости. И если бы кто решился спросить его, в чем заключается смысл жизни, он непременно бы смог дать верный ответ. В дни, когда возвращались охотничьи отряды после долгих месяцев дороги с провизией и серебряными сосудами питьевой воды, перевозимых на громадных механических кораблях, со сверкающими агатовыми корпусами, черные пологи накрывали двери домов многих жителей города Амрэса в знак траура по не вернувшимся сыновьям. Окна были затемнены, а калитки перевязаны черными лентами с золотыми бубенцами, шумящими под дуновением горячего ветра, предупреждая прохожих быть тихими и милостивыми к горю лишившихся. Ему не было и восьми, когда он впервые забрал влажное красное полотенце из рук своего учителя, пропитанное насквозь соленой жидкостью. И лишь позже, пронося вымоченную ткань над белыми песками, оставляя за собой нестираемые следы, он понял, что руки его перемазаны в чужой крови, а холодная голубая вода в горных ущельях распускалась бутонами розового дерева, когда он опускал ее в холодные и мощные потоки. Анаиэль усердно отдраивал перепачканные засохшей кровью полы грязными от машинного масла тряпицами, потому что ткани не хватало, и все бинты уходили на перевязи, и большую часть времени мальчик проводил в лазарете, стоя на коленях у каменных столешниц. Просто не имел возможности поднимать головы, смотря на разбитое мраморное покрытие, с которого не сходили бруснично-алые лужи, словно с высоких уступов опадали карминовые ручьи водопада. Он привык к оглушающим и раздирающим крикам, когда отрезали гниющие руки и ноги солдат, что выкрикивали имена своих жен, давившихся и захлебывающихся собственной кровью, сжимающих металлические подлокотники до такой степени, что они деформировались из прямых в дугообразные. Он с бесстрастностью и молчанием наблюдал, как стекает черная кровь падших отпрысков тьмы в золотые урны, и руки его не дрогнули, когда он перевязывал раны тех, откуда все еще сочилась проклятая чернь, он боялся опорочить, или замарать себя. Нестерпимая боль искажала молодые и твердые черты лиц, превращая стойких и храбрых в слабовольных и беспомощных существ. Но слабее всего был он сам. Анаиэль не мог двинуться с места, смотря на застывшие, как стекло, глаза, что потеряли яркость и цвет, лишившись своего оттенка жизни. Тело одеревенело, и он часто дышал, сглатывая тяжелое бремя горечи и раскаяния. Он винил себя за то, что продолжал мыслить и существовать, ощущать тепло солнечного света на своем лице, проникающего сквозь узкие окна золотым потоком, испытывать голод и жажду, тогда как рука в его руке холодела. И Анаиэль с трудом вдыхал в себя металлический запах крови и горьких бальзамов, которыми смазывали тела погибших после омовения. Он не чурался обнаженных тел молодых и старых, когда переодевал в чистые одежды тех, кто изо всех сил хватался за последние остатки разума, что отпускал сковывающую телесную оболочку. И спустя недолгое время его желание быстрее покинуть лекарские залы растворилось из-за солдат, вернувшихся с фронта после долгих месяцев войны с британской армией, чье вооружение и боевая подготовка во много раз превышали обороноспособность Османской Империи. И прислушиваясь к молве, распространяющейся ужасающей легендой, он вздрагивал по ночам, рисуя в воображении картины чудовищных гидр с непробиваемым черным панцирем и игловидными резцами зубов, стоящих в ряд во всем горле, что раздирали жертву на части. И стоило прикоснуться к доспехам стражей цвета копоти, восседающих на их шиповидных спинах, окропленных кровью сумеречных детей, как кожа воспламениться, загоревшись углем. Внутренний огонь пройдется по венам, сжигая изнутри, и кожа покроется чернотою, рассыпаясь прахом. Пять генералов Британской Империи оставались непобедимыми, и на поле битвы они оставались нетронутыми усталостью или ранами. Черные кители с золотой вышивкой, бледно-мраморная кожа и холодность взгляда, необычная красота, притягивающая и одичалая. Многие стремились попасть на передовые линии, лишь бы взглянуть на одного из них, удостовериться сложенным о них рассказам, чтобы спокойно умереть, потому что пройти вперед не мог никто под градом камней и горящего масла, голубого огня, срывающегося с длинных раздвоенных языков крылатых драконов, поедающих своими золотистыми очами. Даже во сне он не мог избавиться от омерзительного запаха, пропитавшего его кожу, волосы и одежду — запах смерти. Ни один зверь не пахнет столь мерзко, как человеческая плоть. И сколь бы долго он не оттирал руки крупным куском мыла, по окончании дежурной ночи, запах не сходил, а кровь не исчезала с рук, вечной татуированной печатью покрывающей кожу до самых локтей, словно отметины, которыми наделяли детей, заклейменных в рабстве при темном дворе в Северных Землях.