Дайана моргнула Сняла туфли. Забралась обратно в спальный мешок. Святилище было холодным и безличным. Одну его стену построили из синего витражного стекла. Все очертания были угловатыми и четкими. Это была квинтэссенция давних дней, проведенных за выбором имен для дочерей, которым вместо имен давали названия свойств и драгоценных камней: Прощение и Нежность, Яшма и Жемчужина. Это была синева пророков и еретиков, синева места, где смущение, и молчание, и слухи, и соседи понятны тебе, как молекулярная структура.
Дайана закрыла глаза. Представила себе, как выглядит океан в часе к востоку от Оаху, если Борнео и Фиджи — двоюродные сестры. Она знала, что может поехать туда, к синим династиям, рожденным плотью Тихого океана, подобно детям. Этот риф, эта материнская порода, это бирюзовое объяснение, которое дают морские черепахи. Или еще более синее. Самый синий из всех приютов.
Вот так мы и живем, подумала Дайана, между этими вертикальными синими интуициями, где Иисус и Будда идут по аллеям из синего стекла и горящих цветов. А имена и различия давно отброшены, как несущественные. Во всей Вселенной есть только несколько выбранных наугад звуков, и их произносят шепотом, святой, святой, святой, святой, синий, синий, синий.
Утром в автобусе солнце почти невыносимо. В небе висит напряженность, на которую Дайана пытается не обращать внимания. Это не синее, и потому не важно. Она говорит:
— Мы сможем спать там снова?
— Нет, — немедля отвечает Карлотта. — Мы вернемся в Лос-Анджелес после демонстрации. Если нас не посадят. Боюсь, святой Яков из «Жареного кактуса» и всякое такое бывает лишь однажды, как рождение и смерть. Попробуй распорядиться этим как можно лучше.
Они устремляются на восток, дальше в пустыню. Земля становится все более горячей, разреженной, беспокойной и пугающей. Здесь камни видят свои синие сны, но не верят им, думает Дайана. Может быть, они — жестокие драмы, знающие о смертельных отравлениях, фиолетовый нарыв печали, исступление скорби по всем утраченным приметам. Такие сны не расскажешь за завтраком.
— Мы собираемся сделать заявление, — говорит Карлотта, может быть, самой себе. — Ты помнишь?
Дайана говорит:
— Да.
Она думает: вот как мы разрушаем шестнадцать преград. Мы делаем это собственными пальцами. Мы ступаем на горящий песок. Жертвуем для этого своей плотью. Идем по горящему синему песку, гад вечным и нескончаемым барабанным боем. Мы открываем и закрываем тысячелетие наших медлительных уст. Говорим то и се, хорошее и плохое, правильное и неправильное, да и нет, пробираясь под облаками и аллеями астр, вьющимися среди хрупких и робких синих жилищ.