— Хочу кое-что у тебя спросить, — говорит Карлотта. Она протягивает руку и снимает с Дайаны летные защитные очки. Потом снимает свои. Ее глаза совсем рядом. — У меня несколько вопросов. Прежде чем ты соберешься в целое или распадешься; это ведь жеребьевка, ты можешь и то, и другое. Ты знаешь это?
— Да.
— У меня несколько вопросов, — начинает Карлотта.
— Полдень — всегда размерность времени. Это вопрос синевы и ее модальностей. Пророчество — вид поэзии. Ад — это другие люди. Ты ничем не обязан своей аудитории. Ты всегда сторож брату своему. Иисус спасает. Будда спасает. Моисей спасает. — Дайана ощущает свой голос. Он ровен.
— Я хочу знать, на что это похоже, — говорит Карлотта.
— Это ни на что не похоже. Офелия не играет здесь. Ты не можешь петь у реки. Здесь нет рек и песен. Это не избыток, это отсутствие. Тебе не нужны твои французские солнечные очки и тропический гардероб. — Сейчас Дайана пристально смотрит на Карлотту. — Ты не будешь делать фотографии или посылать открытки. Нет ни пляжей, ни почт.
— Собираешься вернулся? — Теперь голос Карлотты мягок.
— Не знаю, — признает Дайана.
— Существует ли благосклонность и искупление? — неожиданно спрашивает Карлотта.
Дайана смеется:
— Всегда.
— Как насчет моего рака? — Карлотта смотрит ей прямо в глаза.
Безумие. Откровение. Архетипические синие тропы через ничто. Протяженность знания. Убежище после борьбы. Эволюция тождественности, задыхающейся в синеве. Дайана смотрела на Карлотту. Между ними — миллиарды синих изменчивостей.
— Они всего добились. Никакого возрождения. Ты чиста, — отвечает Дайана.
Автобус останавливается. Снаружи, на минималистском дне пустыни, где даже камни кажутся странными и обреченными, беспорядочно толпятся тысячи женщин, детей, мужчин. У них бумажные плакаты и длинные бумажные и матерчатые знамена. За ними, у длинной ограды, стоят плечом к плечу сотни полицейских в форме. Дайана Бэрингтон знает, что они делают. Они охраняют ядерный объект в Меркурии, штат Невада.
После навязчивых идей, ухода в ничто, теней от канделябров в аллеях бугенвилий и утонувших галеонов, после жестокостей синего, мы изобрели эти ряды колючей проволоки, и мы можем пройти сквозь них. Мы делаем это в пустыне, где ходил Будда. Выходим из автобусов и попадаем в руки вооруженных полицейских. Делаем это, потому что мы появляемся на свет и заболеваем при мысли о фиолетовом ужасе ядерной зимы, ее холодах, ее окончательности. Для того мы и родились, думает Дайана.
Теперь они стоят в пустыне. Абстракций больше нет. Песок под ее ногами горяч. Теперь она способна чувствовать свое тело, и, наверное, это существенно. Она может чувствовать песок. Солнце. Солнце жалит ее спину, ее лицо. И она не дрожит.