Я слышала ее движения, шуршание бумажных сумок. Теперь я знала, что она держит свое имущество под скамьей на станции метро, по крайней мере в дождливые ночи. Теперь понятно — есть вещи, которые она копит и прячет; она не встает, чтобы раскинуть руки и запеть свободной, как птица — как существо, отличное от нас всех.
Наверно, тогда я и начала воображать себе поступки, о которых никогда не думала раньше. Представила себя на фаю платформы, перед приближающимся поездом. Увидела ее. Это не составит труда, она не будет сопротивляться, не увидит во мне опасности. Я кажусь мягкой и уязвимой. Она улыбается мне и глубоко кланяется. Она раскачивается туда-сюда, будто ничто не может опрокинуть ее — ни ветер, ни буря, ни рука. Песня рвется из нее, разливается вглубь и вширь, и я вижу, что толкаю ее, и чувствую ужасный ветер, и слышу звук падения на рельсы. Это обжигающий образ — поезд, вагон за вагоном, визжит над ней и разрушает ее тело звуком своим и скоростью. Я опять спряталась за киоск, в сырой угол из стали и бетона, пытаясь выкинуть эти картины из головы и слушая ее хмельной голос, снова заполнивший всю платформу. Видела, как она раскачивается с потешной улыбкой на губах, сердилась, и радовалась, и видела слезы, капающие мне на руки. Чувствовала себя беспомощной и проклинала ее.
Я долго стояла и смотрела на рельсы. Воровато поглядывала на нее, но она меня так и не заметила. Еще один поезд въехал на станцию, вышли двое полицейских. Некоторое время поговорили с кассиром в будке продажи жетонов, затем ввалились через турникет в павильон. Она дремала на скамейке, завалившись на бок; бутылка в бумажном пакете зажата между бедер. Один полицейский легонько постучал по скамейке своей светящейся дубинкой. Не прикоснулся к ее плечу или ко лбу. Не наклонялся, говорил тихо. Ударил дубинкой по скамье возле ее бедра и по стене над головой, и тогда она поднялась, улыбаясь и низко кланяясь. Они сказали ей, что здесь нельзя оставаться всю ночь, что надо пойти в ночлежку. Она сказала «нет» и опять уселась. «Посмотри, — сказал полицейский. — Дождь кончился», и они шагнули вперед, словно собирались ее вывести. Она подскочила, воздев руки, и неестественным ноющим голосом стала просить — не стреляйте! И улыбалась, словно была уверена, что пули ее не возьмут. Даже если бы они всадили ей в грудь все пули из своих револьверов, она бы все равно кланялась, и пела, и изгибалась туда-сюда, как дерево в бурю, живучее, стойкое, мощное, а эти двое, щелкая своими огненными хлопушками, не смогли бы причинить ей вреда. Пусть они вытолкают ее со станции, она тотчас же вернется, будет жить здесь, среди нас, мочиться на наших улицах и есть пищу, которую мы выбрасываем. Она смеялась и вышагивала вверх по лестнице, воздев руки, словно арестованный грабитель банка. Я увидела ее силуэт на верху лестницы, очерченный смутным уличным светом. Полицейские повернулись к следующему поезду и не заметили, как я взбежала по лестнице.