Я просыпаюсь и знаю, что его еще не поймали. Как-то сразу чувствую это. Я почти ясно вижу перед собой лицо Рикки Ронрико и фазу звоню Дарнеллу. Он говорит, что по Вестсайду ходят все так же с опаской, а ездят медленно, но не слишком, и я слышу, что он улыбается, и знаю, что сейчас он думает о вчерашней ночи.
— Ну что, заберешь меня, как обычно? — спрашиваю я, а он в ответ смеется.
Он всегда появляется около двух, так, чтобы мы смогли пройти через парк. Я начинаю прибираться в доме вместо мамы; папаша уже ушел на работу, сегодня у него сверхурочные. Он уже начал говорить про то, что скоро надо платить налог, хотя платит всегда в декабре. Потом мы с мамой садимся делать персиковый пирог; хорошо, что они у нас есть, персики, — тетя Мэй прислала из Перриса. Потом мама ставит заплату на папины рабочие штаны, а я зашиваю белую блузку. Когда приезжает Дарнелл, мама уже заканчивает шить.
— Ну как там, на Пикассо? — спрашивает она.
— Спокойно. Много всяких разговоров, а вообще ничего — ждут.
Мы говорим, что просто побудем у Дарнелла, поиграем в карты, а больше никуда — ни кататься, ни в гости.
— Ну а почему вы тогда не можете тут поиграть в карты?
Она качает головой, как всегда, когда понимает, почему мы тут не останемся. У Дарнелла мы сидим за столом, все время кто-то подходит, чтобы посмотреть баскетбол или борьбу, все смеются и все про всех говорят. А сюда никто не приходит. Даже попросить яйцо или принести зелень, и никогда не бывает звонков в дверь — только по телефону.
— Я не допоздна, — говорю я, а она качает головой.
Но на этот раз на Вестсайде все не так, суббота не похожа на субботу, как и вчерашний день — на пятницу. Все вроде как неестественное. Небо, как обычно, бурое, но даже смог кажется рассерженным, а пальмы — грустными и обвислыми. Сероватые улицы, тускло поблескивая, как будто встают на дыбы от жары, все кругом поблекло, точно полиняло. Дома, машины — все стало каким-то бледным, даже лужайки перед домами теперь песочного цвета, словно мы попали в один из тех старых снимков, которые мистер Таккер привез из Оклахомы, где он вырос.
Стоянка у Джексон-парка огорожена тяжелыми цепями, не видать ни одного своего, черного.
— Папаша не хотел, чтобы я тебя привозил, — говорит Дарнелл, кладя руку мне на плечо. — Слышь, пришлось хорошенько подумать.
Он заботливо так улыбается и дотрагивается костяшками пальцев до моей шеи.
— Порядок? — шепчет он.
Дома его отец смотрит телек и треплется по телефону. Мы с Дарнеллом проходим в заднюю комнату и садимся играть в домино, потом к нам заходит Малыш.