В одиннадцать на экране снова появляется блондинка.
— Полиция Рио-Секо арестовала Рикардо Ронрико, который подозревается в убийстве двух полицейских, — начинает она. — Интенсивные поиски Ронрико продолжались с пятницы…
Он был в доме на Гейт-стрит, южнее того места, где застрелил двух полицейских. Теперь показывают его самого, волосы у него взъерошенные, глаза мутные и красные, вокруг губ — серый ободок.
— А парень-то всерьез на иголочке, на хорошенькой такой, — говорит Малыш, хотя мне казалось, что он спит.
— Следы его пребывания были обнаружены несколько раньше, во время рейда полиции в этом доме, — продолжает блондинка.
— Ага, давай, рассказывай, — говорит Дарнелл. — Рейд по обнаружению! Чего они там наобнаружили — кусок дерьма да телек, который сперли пять лет назад?
— И с чего он стал мотаться по Вестсайду? — говорит Малыш. — Ясное же дело: муравейник. Растопчут. Если, конечно, не переедешь куда-нибудь на Виллу, как Бренда.
И он смотрит на меня.
— Ладно, заткнись, Малыш, — говорю я. — Не привязывайся.
— А что, к твоему папашке прямо-таки и не стучали, а? — продолжает он, а блондинка в это время улыбается.
— Из нашего следующего сюжета, — продолжает она, — юные телезрители узнают о том, как проходил сегодня праздник в одном из многочисленных летних лагерей на Юге.
На экране начинают мелькать белые детишки, они разводят костры, бегают по лесу, а Дарнелл говорил.
— Будьте так любезны, — и тянет меня с кушетки.
— Я скоро вернусь, Малыш, — говорит он. — Ее папаша, наверно, уже на ушах стоит, так что мне надо поспешить.
Я только хочу вставить слово, как слышу, что кресло под мистером Таккером начинает скрипеть.
— Все, взяли его, — говорит Малыш отцу Дарнелла, и меня тут же выталкивают за дверь.
Сиденье в машине такое же теплое, как и кушетка. Я целую Дарнелла в шею и вообще отвлекаю от дороги. Теперь я не увижу его целую неделю. Я смотрю в окно, вижу Лестера и Тимми, Дарнелл сигналит им, но не снижает скорости. Странная штука, мне кажется, что мы по-прежнему плотно закупорены, хотя все окна в машине открыты. Я расстегиваю рубашку на Дарнелле и, когда мы проезжаем мимо фабрики Каналеса, хватаюсь за руль.
— Остановись на минутку, — говорю я ему, и он позволяет мне свернуть на стоянку.
В голове у меня такая каша, как после урагана зимой, когда в одну кучу смешиваются коробки, пальмовые листья и перекати-поле. Я хочу сказать ему, что боюсь за него, боюсь каждый день, но он ведь не станет слушать, я знаю.
— Давай к фабрике, — шепчу я, но сейчас выходной, и я не могу услышать свой любимый пряный запах.